— Да уж… Выживание человечества, как вида, его, похоже, абсолютно не заботило…

— Вот именно! К счастью, священнослужитель услышал, как убийца задает вопрос, и, не растерявшись, метнул ему в голову золотой подсвечник прежде, чем прозвучал ответ. Насмерть. А потом на городском собрании решено было Оракул Скорби разрушить и затопить — безумцев ведь всегда хватает. Так с тех пор это место и стали называть Оракульскими прудами.

Я издала все положенные охи и ахи, повосхищалась эрудицией пожилой горожанки и срочно простилась под предлогом того, что направляюсь в музей продолжить знакомство с увлекательной историей города. Моя собеседница благосклонно покивала мне и вновь уткнулась в книгу, а я осторожно попятилась к двери, на ощупь открыла ее и отступила в бурый дым преддверья ада.

Красная стрелка заняла своё положенное место, а я решила перед продолжением розысков попить кофейку в парке.

Но хотя по моим расчетам беседа со старушкой заняла не более получаса, мой мир встретил меня вечерними огнями, а часы на здании кинотеатра показывали 19.35. Знакомые цифры… Возможно, сама по себе адская прихожая оказывала такой эффект, что всякий раз я возвращалась из нее в одно и то же время, вне зависимости от того, сколько прошло в месте моего пребывания. Да, жизнь пролетает… зато сигареты экономятся. Я бы за эти часы не меньше пачки скурила!

Уже третий мир… Интересно, сколько всего их мне предстоит перебрать прежде, чем отыщется этот злополучный Оракул? Или всё же Хитч и Лао вернутся раньше, и мы все вместе дружно посмеемся над моими нелепыми вылазками? Ох, как же я по ним соскучилась! Даже по старику с его мерзкой манерой, ничего толком не объяснив, пинать меня из одного приключения в другое. Типичное, впрочем, начальство — никогда не поделится своими высшими соображениями, а ты работник, ты паши… А оно — руководство это — через месяц родит новую тактику и выяснится, что всё чем ты до этого занимался — псу под хвост!

Хотя нужно отдать Лао должное: явных идиотизмов он всё же себе не позволял — не то что некоторые мои предыдущие начальники. Была среди них, помнится, некая дама, которая едва ли не каждый день издавала новый приказ (а поскольку вывешивались они прямо на стенку, мы прозвали из «дацзыбао») — один краше другого. То это было запрещение курить на балконе, где даже ведро с песком стояло на всякий противопожарный случай (и все начинали курить в туалете, откуда дым расползался по коридору — живые люди же, на улицу с пятого этажа не набегаешься, да и времени на это ни у кого нет!). То требование срочно возместить некоему товарищу стоимость его пилы-ножовки (необходимейшего инструмента для журналиста!), якобы похищенной с его рабочего места. То решительный запрет на использование нецензурной лексики в рабочих помещениях (нужно ли говорить, что с тех пор всякий раз приходя на свою ночную смену, я первым делом, глядя в тот угол потолка, где по моей версии располагалось подслушивающее устройство, радостно заявляла отсутствующей, но всезнающей шефине: «.. … …., Федора Апполинарьевна!») То… Впрочем, что это меня понесло? Лао, по сравнению с подобными типусами — ангел бескрылый! А если вернется в ближайшие дни, я ему готова лично крылья из папиросной бумаги изготовить!

А ночью пошел снег. Я почувствовала это во сне, заворочалась, села в постели, а поскольку кровать моя стоит прямо под окном, мне всего-то нужно было высунуть из-за занавески заспанную мордаху, чтобы увидеть, как в свете дворового фонаря медленно кружатся снежинки, исчезая возле черной теплой земли. Я помнила, каково это — быть снежинкой. Короткая ледяная жизнь в безразличном кружении, осколок порядка в мире хаоса. Ты таешь, испаряешься и вновь возносишься вверх, туда, где заботливое ледяное дыхание тучи вновь отливает тебя в безупречную кристаллическую форму. Сансара за полчаса…

И вновь мне снился диалог:

— Опять что-то неладно у нас с тобой. Дергаешься, нервничаешь… Так уже сколько раз было. А вот когда я исчезаю на какое-то время, потом всё надолго налаживается. Может, тебе просто нужно побольше личного пространства?

— Думаю, что и тебе его нужно не меньше… Но знаешь, если я не хочу быть с тобой рядом каждую секунду жизни, это вовсе не означает, что я вообще не хочу быть с тобой. Или хотя бы то, что я хочу расстаться с тобой на целый месяц. Может быть, ты мне не нужен, как воздух. Но нужен, как хлеб. Разве это хуже?

Я видела этот разговор, как пьесу, со стороны и что-то настораживало меня в словах актеров, каким-то ненастоящим казался финал… Сны…

А ровно в четыре часа дня я, как и обещала, сидела в корейском ресторане с Лариской и ее женихом — довольно приятным парнем… нет, пожалуй, всё же мужчиной лет 35-и с холеной густой бородой. А поскольку ни о чем, кроме своей работы и Лорки, говорить он оказался неспособен, то беседовали за столом мы, в основном, об археологии. Ну, беседовали — это громко сказано. Просто Семен — именно так звали кандидата наук — вёл бесконечный рассказ о некоем хранилище древних, еще времен татаро-монгольского нашествия, рукописей, которое экспедиция с ним самим во главе отрыла этим летом.

— Там, случайно, оригинала «Слова о полку Игореве» с автографом Баяна не нашлось? — не выдержала я часа через полтора.

Лорка возмущенно зашипела на меня, а ее избранник с трагическим лицом непризнанного гения заявил:

— Вот Вы смеетесь, Ира, а совершенно напрасно! Подлинные документы той эпохи могут оказать на развитие исторической науки гораздо большее влияние, нежели сомнительное литературное произведение, произвести точную экспертизу которого не представляется возможным. Вот например…