– А ты видела, где она попросила оставить автограф? Юбку задрала до пупа, и... Автограф ей там напиши!

Вот такой вдруг пуританский гнев.

Жизнь отучила меня даже полусловом, даже намеком сообщать ему о своих обидах. На свадьбе у клавишника "Алисы" Паши Кондратенко был один человек из рок-клуба. Личность, на мой взгляд, малосимпатичная. Свадьба была как свадьба. В какой-то момент малосимпатичный представитель клуба подсел ко мне и завел светскую беседу. Радости он мне этим не доставил. Я к нему относилась настороженно с тех пор, как однажды он, узнав об одном моем горе (не просто неприятности, а именно большом горе), не нашел ничего лучше, как поглумиться над моими переживаниями. Он был циничен до последнего предела. А скорее даже беспредельно. И вот такой человек подсаживается и начинает разговор. А я уже заразилась этой проклятой бациллой кинчевского всепонимания, "синдромом Кинчева", как я это называю, и уже старалась не давать верх эмоциям. Я стала слушать. И услышала:

– Если вы думаете, что вся эта музыкальная братия к вам искренне хорошо относится, то вы слишком наивны. Тут корысть одна.

– Опомнись, ну какая корысть, что с меня взять?
– пыталась вразумить его я.

– А текстики залитовать? Ради этого каким угодно другом притворишься. И Гребенщиков, и Кинчев демонстрируют свое хорошее отношение, заискивают, потому что им деваться некуда.

– Ну, во-первых, никто из них не заискивает. Это ты чушь спорол. А во-вторых... Ты сам все это придумал или кто-нибудь из них тебе это прямо сказал?

И тут он загадочно так улыбнулся и произнес:

– А вот на этот вопрос я вам не отвечу. Это тайна.
– И хмыкнул гадко.

Великий Шекспир, где ты? Где твой бессмертный Яго? Почему мы легко верим дурному, подлому? Почему червь сомнения начинает разъедать душу даже тогда, когда мы практически уверены, что имеем дело с самой примитивной ложью?

Мне стало противно. И когда подошел Кинчев, я не выдержала и спросила:

– Костя, скажи-ка, у тебя в ближайшее время не было какого-нибудь разговора с таким-то?
– и назвала фамилию моего недавнего собеседника.

– Да у меня вообще с ним никогда никаких разговоров не было. Так - "здрасте - до свидания"... Как-то он не располагает меня к разговорам. А что?

– Да нет, ничего, - ответила я.
– Не было и не было. И слава Богу.

Свадьба шла своим чередом. Настроение мое улучшилось. И я уже забыла об этом глупом эпизоде. Настало время уходить домой. Я вышла на улицу, стала искать глазами свободное такси. Вдруг мне послышалось, что кто-то позвал меня по имени. У входа в ресторан стояло много народу, и я стала всматриваться в толпу, чтобы понять, кто меня зовет. В этой толпе стоял и мой "обидчик". Я разглядывала лица, а тут из дверей вышел Кинчев. Он на секунду приостановился. Потом вдруг подошел к тому парню из клуба и, ни слова не говоря, заехал ему в морду. И так же молча двинулся дальше. Я обомлела. Но мне и в голову не пришло связать эту сцену с предшествующим эпизодом. Я только подумала вот и Костю он успел разозлить.

Позже, спросив Костю, за что он ударил человека, я получила прямой ответ:

– А чтоб не обижал... Я сразу понял, что он чем-то тебя обидел.

Молодой человек, поверженный тяжелой кинчевской рукой, позвонил мне на следующий день и гнусный голосом выговорил:

– Что же это вы, Нина Александровна, своих друзей на меня натравливаете? Нехорошо...

Вроде я и не пожаловалась. Сунулась только с дурацким вопросом. И такие последствия. С тех пор я зареклась говорить о своих обидах даже самым косвенным образом.

Так что всепрощенцем, "непротивленцем злу насилием" Константина не назовешь при всей его терпимости ко многому, с чем (или с кем) а например, примириться до сих пор не могу.

В пресловутом Гурзуфе 18 августа местная шпана устраивает что-то вроде вендетты: идут по улицам и избивают иногородних, отдыхающих. То, что их родители, в основном, за счет этих отдыхающих и живут, их мало беспокоит. Пришли аборигены и в наш клуб, накануне нашего изгнания. Я испугалась ужасно. Ничего, кроме кровавой свалки, ожидать не приходилось.

Кинчев отошел с ними куда-то в сторонку. Через несколько минут местные спокойно ушли.

– Я их уболтал. А чего, нормальные ребята...

И при всем этом за собственное достоинство, "за другие своя", там, где словом не прошибешь (бывают ведь такие экземпляры человеческие), там, где он сталкивается с откровенной подлостью, в таких случаях рука его не дрогнет. Уж коли воспоминания снова привели меня в Гурзуф, надо сказать, чем же все-таки завершился крымский рок-десант.

После того как 24 (!) концерта в Симферополе закончились, три группы -"Алисе", "ДДТ" и "Телевизор" - были приглашены еще на шесть концертов в Ялту.

Ялта мне запомнилась особенно тем, что в моей комнате ползали, кажется, каракурты. Во всяком случае, так их назвал неутомимый биолог-любитель Петя Самойлов, басист "Алисы". В общем, это были размером со среднюю сливу серые с мохнатыми ногами пауки.

И во-вторых, мне запомнилась демонстрация, которую устроили зрители, когда управление культуры запретило эти концерты. Наверное, потому, что это была первая демонстрация, которую я видела. Толпа двинулась к Ялтинскому горкому партии. Там к ней присоединился оказавшийся поблизости Борзыкин, обладавший уже опытом революционной борьбы. Он взял у милиционера мегафон, организовал неорганизованную массу и вышедшему к народу секретарю горкома предъявил требования зрителей. Устным обещаниям разрешить концерты не поверил и потребовал письменных заверений. Секретарь горкома письменное обещание дал.