Реакция внешнего мира на испанские новшества разочаровала Мадрид: речь идет о решениях Потсдамской конференции. 17 июля, на первом же заседании, глава делегации Советского Союза И. Сталин внес предложение «рассмотреть также вопрос о режиме в Испании».

Вопрос об Испании рассматривался на третьем заседании конференции. Первым взял слово Черчилль. Он сказал: «Британские правительства — настоящее и предыдущее — питают ненависть по отношению к Франко и его правительству. Меня неправильно поняли и говорили, что я отношусь дружелюбно к этому господину. Все, что я сказал, это было то, что в испанской политике заключается больше, чем только карикатуры на Франко. Я считаю, что постоянное истребление людей, брошенных в тюрьмы за то, что они совершили 6 лет тому назад, и разные другие обстоятельства в Испании, по нашим английским понятиям, совершенно недемократичны… Где я вижу затруднения в принятии проекта, предложенного генералиссимусом, так это в первом пункте, где говорится относительно разрыва всяких отношений с правительством Франко, которое является правительством Испании. Мне кажется, что такой шаг по своему характеру, имея в виду, что испанцы горды и довольно чувствительны, мог бы иметь своим последствием объединение испанцев вокруг Франко вместо того, чтобы заставить их отойти от Франко. Поэтому разрыв дипломатических отношений с правительством Испании мне кажется неудовлетворительным способом разрешения вопроса… Я думаю, что такой шаг может только укрепить положение Франко, а если его позиции будут укреплены, то нам придется терпеть от него обиды или употребить против него свои силы… Мне кажется, что власть Франко находится сейчас под угрозой, и я надеюсь, что дипломатическим путем удастся ускорить его падение…»

В отличие от Черчилля Трумэн был краток, но позиция его была аналогична позиции Черчилля: «У меня нет сочувственного отношения к режиму Франко, — заявил он, — но я не хочу участвовать в испанской гражданской войне. Для меня достаточно войны в Европе. Мы были бы очень рады признать другое правительство в Испании вместо Франко, но я думаю, что это такой вопрос, который должна решать сама Испания» [286] .

Отвечая Черчиллю и Трумэну, высказывавших предположение, что способ разрешения испанского вопроса, предложенный Советским Союзом, может привести к новой гражданской войне, глава советской делегации сказал: «Я не предлагаю военного вмешательства, я не предлагаю развязывать там гражданскую войну. Я бы только хотел, чтобы испанский народ знал, что мы, руководители демократической Европы, относимся отрицательно к режиму Франко. Если мы об этом в той или иной форме не заявим, испанский народ будет иметь право считать, — что мы не против режима Франко. Он может сказать, что, поскольку мы не трогаем режима Франко, значит, мы его поддерживаем.

Какие имеются средства дипломатического порядка, которые могли бы показать испанскому народу, что мы не на стороне Франко, а на стороне демократии? Допустим, что такое средство, как разрыв дипломатических отношений, является чересчур сильным, а нельзя ли нам подумать насчет других, более эластичных средств дипломатического порядка? Это необходимо сделать для того, чтобы испанский народ знал, что мы симпатизируем ему, а не Франко» [287] .

На четвертом заседании 20 июля государственный секретарь США Д. Бирнс представил проект решения глав трех правительств о том, что «они поддержат вступление Италии в Организацию Объединенных Наций, но что они не будут поддерживать вступление Испании в Организацию Объединенных Наций до тех пор, пока Испания будет оставаться под контролем режима, существующего в этой стране в настоящее время» [288] .

Специального документа об Испании не было принято, но в решении конференции «О заключении мирных договоров и о допущении в Организацию Объединенных Наций» 20 июля был включен особый пункт о том, что «три правительства считают себя, однако, обязанными разъяснить, что они со своей стороны не будут поддерживать просьбу о принятии в члены, заявленную теперешним испанским правительством, которое, будучи создано при поддержке держав оси, не обладает, ввиду своего происхождения, своего характера, своей деятельности и своей тесной связи с государствами-агрессорами, качествами, необходимыми для такого членства» [289] .

Решения Потсдамской конференции вызвали некоторую деморализацию в Мадриде, но не у Франко: он ожидал вооруженного вмешательства держав-освободительниц, ибо такова была воля, как он предполагал, самого Сталина, роль которого в решениях конференции каудильо явно переоценивал. Тем не менее решения Потсдамской конференции побудили Франко ускорить проведение своей «операции» по дистанцированию режима от нацизма. 4 августа он подписал правительственную декларацию, где решительно отвергались «намеки, содержащиеся в решениях трех держав, пристрастные и несправедливые». Страна, говорилось в декларации, оставалась «нейтральной, свободной и независимой в двух наиболее великих и ужасных войнах, какие знала история» [290] .

Конец года принес новые тревоги Мадриду — 21 ноября был отозван посол Норман Армюр, и Вашингтон не назначил ему преемника. Однако осталось посольство США, а значит, и сохранились дипломатические отношения между двумя странами. Тем не менее Франко надеялся, что ему удастся «переждать ситуацию». В 1946 г. эти надежды многим в стране и особенно за рубежом представлялись беспочвенными. Но Франко был прав.

Одновременно госдепартамент опубликовал сборник статей, состоящий из пятнадцати документов, подтверждавших связь испанского правительства с европейскими державами «оси».

Мадрид выразил протест Вашингтону также против публикации госдепартамента (в ноте она названа «Белой книгой»): испанское правительство энергично выступило против нападок на испанский нейтралитет [291] .

Как-то Николас Франко показал брату две фотографии: на одной — мертвые тела Муссолини и Клары Петаччи, на другой — Альфонс XIII спускается с трапа корабля в порту Марселя в апреле 1931 г. Обе фотографии произвели большое впечатление на Франко: «Если дела пойдут плохо, я закончу свой земной путь, как Муссолини, буду сопротивляться до последней капли крови. Я не сбегу, как это сделал Альфонс XIII». Осуждал он и своего покровителя, сделавшего в свое время так много для его карьеры. «Я никогда не совершу неразумного поступка, который сделал Примо де Ривера, и не выйду в отставку. Отсюда (из Эль Пардо. — С. П.) — прямо на кладбище» [292] . Франко и в эти тревожные для режима дни не терял присутствия духа: в этом были убеждены как его сподвижники, так и немногочисленные визитеры из внешнего мира. Он никогда не сомневался в своей исторической миссии, возложенной на него свыше. Но, будучи прагматиком, не чуждым известного цинизма, он действовал в духе пословицы, соответствующей русскому варианту: «На Бога надейся, но сам не плошай».

В своих интервью британским и американским корреспондентам он не уставал повторять, что фаланга не оказывает того влияния на политическую власть в Испании, как это представляется за рубежом. Он напоминал, что лишил фалангу контроля над прессой, передав его министерству просвещения, которое возглавлял католик Ибаньес Мартин и в котором влияние католической церкви было безгранично, что вместе с назначением А. Мартина Артахо министром иностранных дел и отставкой Арресе вносило существенные коррективы в составляющие внутреннего «баланса сил». Он даже дал указание молодым фалангистам выйти 1 октября 1945 г. на дефиле в честь девятой годовщины его пребывания у власти под государственными, а не фалангистскими знаменами.