Я засмеялся, следом она.

– Да, эта двадцать первая позиция из Кама-сутры – полный улет! – сказал я с индийским акцентом.

– Что ты сказал? – Она резко села в кровати.

– Я сказал, что двадцать первая позиция из Камасутры – это просто потрясающе!

Она закуталась в одеяло и закрыла глаза руками. Ее нога отодвинулась от моей. Она вся дрожала. Смотрела на меня из полумрака своими кошачьими голубыми глазами. Потом отвернулась. Видать, я сделал что-то не так. Она зевнула:

– Тебе лучше уйти, Чарльз может скоро вернуться.

Я неохотно потянулся и кивнул.

– Господи, уже семь, собирайся, а то скоро придет наша уборщица.

– Днем увидимся?

– Да. Алекс, поцелуй меня, – попросила она.

Я приник губами к ее губам, при этом думая: она само совершенство, она напугана, но она добрая, и как-то, каким-то образом все должно устроиться к лучшему – для нее, для меня, для каждого.

Конечно, именно так.

Денвер был уже на ногах. Доллары вовсю выкачивались из нефти, из высоких технологий, торговли, из земельных спекуляций, туризма и всего прочего. Я подмечал легковые автомобили, подсчитывал внедорожники, наклейки на бамперах, на которых изображались Христовы рыбы или было написано: «Бог ненавидит педиков», «Аборт = убийство» и тому подобное. В кондитерской «Эйнштейн бразерс» я накупил разных бубликов и рогаликов. Дошел с этим трофеем до дома, одолел пять лестничных пролетов.

– Алекс, как ты? – спросил Джон.

– Ничего, приятель.

Эрия улыбнулась при виде меня. Теперь она проводила у нас все время. Перед работой, после работы.

– Доброе утро, – сказала она.

– Салют.

Джон взял пакет с рогаликами, раскрыл, достал оттуда три штуки и поджарил.

– А где Пат?

– Колдует над своим фейсом.

Перед тем как начать новый день, Пат по меньшей мере час приводил себя в божеский вид. Язвы надо было смазать, бородку побрить с особой осторожностью, кожу протереть спиртом.

– Мне только полрогалика, Джон, – крикнул я и пошел к себе в спальню, чтобы взяться за привычную ложку и поскорее поднять дух.

– Все будет, приятель, – ответил Джон. Он не стал спрашивать, где меня носило всю ночь, и выяснять, в чем дело. Деликатность была одним из главных его достоинств.

Я укололся и упал на кровать.

Когда пришел в себя, увидел склонившуюся надо мной Эрию.

– Ты уснул?

– Ага.

Джон посмотрел на меня и покачал головой.

– Опоздаешь, – сказал он, – и рогалик уже остыл.

– А где Пат?

– Он не очень хорошо себя чувствует.

– Пойду зайду к нему.

Я прошел по коридору в комнату Пата. Я ужеопаздывал, но должен был кое-что у него узнать.

– Тебе принести чего-нибудь? – спросил я.

Он помотал головой.

– Слушай, хочу тут кое-что у тебя спросить, но если тебе сейчас не до этого, я могу подождать.

– Валяй. Мне не так хреново, как кажется.

– Куда течет Черри-Крик?

– Река или торговый центр? – Он потер щеку, щетина сухо зашуршала.

– Река, ясен пень. Куда может течь торговый центр?

– В районе Конфлюэнс-парк впадает в Саут-Платт.

– А дальше?

– Платт, Миссури, Миссисипи, Мексиканский залив.

– Черт, ну да, ясно.

– А зачем тебе?

– Да так, из любопытства.

– Еще чего рассказать, а то, может, глоток джина или мартини?

– Да нет, уже идти пора.

– Если что, там особо не порыбачишь, глубина два фута от силы.

– Спасибо, Пат. Тебе точноничего не принести?

– Не надо.

– Ну ладно, я на работу.

– Давай, – сказал он. – А, чуть не забыл, вчера вечером звонили по твою душу.

– Что?

– Да позвонил какой-то чувак, американец, из полицейского управления Денвера, хотел узнать, не останавливался ли у меня кто-нибудь ночью двадцать второго июня. Может, двое мексиканцев, или австралийцев, или даже ирландцев.

– Вот дерьмище-то, и что ты ответил?

– Я сказал «нет», сказал, что у меня, бывало, останавливались какие-то платные постояльцы, но я не вижу смысла дальше об этом говорить.