«Не то чтоб я хвастаюсь, - продолжал он минуту спустя, - но вы меня вечно с кем-то путаете, хоть, наверное, не со зла, а исключительно в силу природной забывчивости, тем более что где уж нам, убогим, мы в космос не летали и все такое».

При мысли о том, что его могли спутать с Хомейни или с кем похуже, Фидельчегу стало очень жалко себя. Он сунул недописанное письмо в ящик стола, плюхнулся на жесткую гостиничную койку и загрустил.

„Раульчег, скотина, небось за двоих на банкете жрет, а я тут пропадай. – злобно думал Фидельчег. – Вот помру с голоду – шиш ему будет, а не революция”.

И тут в дверь постучали. Громко и отчетливо.

– Войдите. – сказал Фидельчег максимально умирающим голосом.

На пороге стояла Валентина Терешкова, первая в мире женщина-космонавт.

– Вам плохо, товарищ Кастро? – участливо спросила Терешкова.
– А я вам тут пирожков принесла…

В основе нижеприведенного мозгоедского прогона лежит пророческое высказывание знатного отечественного фиделевода personilla: "Да Рауль, наверное, всю жизнь мечтал, когда же братца удастся куда-нибудь сбагрить".

Желающим сохранить душевное здоровье в неприкосновенности под кат лучше не лезть, а взамест подумать, как бы мне переслать, по возможности оперативно и без эксцессов, ящик халвы нашей чудесной кубинской подруге Нюрке Эрнандес :)

1.

Всю сознательную жизнь Раульчег мечтал сбагрить куда-нибудь старшего брата. С пятого класса ходил за ним по пятам и подзуживал:

– Фидельчег, а Фидельчег, а давай Монкаду штурманем!

– Некогда мне.
– пыхтел Фидельчег.
– Я к баскетбольному матчу на кубок школы готовлюсь!

– Да нуегонаф, твой баскетбол. – агитировал Раульчег, с отвращением выуживая из-под кровати очередной фидельский носок, завалявшийся там с прошлогоднего районного первенства. – Мячиком в корзину любой дурак попадет, а вот в тюрягу по политическим мотивам…

В конечном итоге Фидельчег сдался. Он бросил спорт и засел готовить революцию.

Свободное время Фидельчег посвящал еде. Горы грязной посуды громоздились в бунгало на ферме Сибоней, навевая Раульчегу нехорошие ассоциации со Сьерра-Маэстрой.

– А в тюрьме сейчас ужин! Макароны!
– хныкал Раульчег, отдирая от сковородки остатки фирменной фидельской яичницы на двадцать восемь желтков с помидорами. – Так я не понял, мы Монкаду штурмуем или нет?

Последние слова он произносил особенно громко, с расчетом на батистовских шпионов, которые болтались под окнами, прикидываясь сельскохозяйственным инвентарем.

– Отвали. – сердился Фидельчег, вдохновенно двигая по столу вареные картофелины. Мелкие символизировали революционеров, а крупные – гарнизон Монкады. С учетом того, что убитых врагов Фидельчег немедленно съедал, штурм обещал быть затяжным и кровавым.

Двадцать пятого июля картошка кончилась, а Раульчег объявил сидячую забастовку и продолжал ее до тех пор, пока Фидельчег не согласился штурмовать Монкаду прямо завтра.

Назавтра штурм с треском провалился, и Раульчега наконец-то посадили в тюрьму.

В тюрьме Раульчег с наслаждением хлопнулся на койку и приготовился провести в таком положении лучшие пятнадцать лет жизни.

– Фидельчега не поймали?
– спрашивал он у надзирателей перед отбоем, и, услышав отрицательный ответ, погружался в крепкий здоровый сон.

Поначалу все шло хорошо. До обеда арестанты загорали на тюремном дворе, а по вечерам азартно забивали козла.

Через месяц в тюрягу привезли Фидельчега, и счастье кончилось.

Первым делом Фидельчег застолбил себе место у тумбочки с продуктами и обратился к сокамерникам с речью.

– Компаньерос! – сказал Фидельчег. – Я немало побился головой об Канта и пришел к выводу, что дуться в двадцать одно на компот недостойно революционера. С завтрашнего дня начинаем новую жизнь. До обеда будем изучать диалектический материализм, а по вечерам – политэкономию.

„Да ёшкин пень, откуда ж ты взялся”, - подумали монкадисты, а вслух сказали: „Вива ля революсьон!”

Слово у Фидельчега никогда не расходилось с делом. Занятия стартовали прямо с утра, а уже к обеду тюремное начальство обнаружило в почтовом ящике ворох анонимок с требованием перевести заключенного Ф.Кастро в одиночную камеру.

Случай избавиться от Фидельчега подвернулся неделю спустя, когда в тюрягу приехал Батиста. При виде мучеников Монкады, постигающих разницу между ранним и поздним младогегельянством, диктатор так расстроился, что лишил начальника тюрьмы квартальной премии за жестокое обращение с арестантами.