Когда Фидельчег впервые увидал Валентину Владимировну в экспозиции музея Звездного городка, то сразу понял, что из всех советских космонавтов она самая женственная, а из всех советских женщин – самая космическая, и лихорадочно зашуршал кубинско-русским словарем в поисках соответствующих эпитетов.

А Валентина Владимировна решила, что Фидельчег отбился от организованной группы полярных исследователей, и больше она ничего не подумала, потому что была занята: пришивала Раульчегу Кастро пуговицу, которую ему отодрал в полемическом задоре товарищ Бабрак Кармаль.

Подлый Раульчег, пользуясь случаем, вовсю наваливал товарищу Терешковой, как в детстве строил космическую ракету из швейной машинки и коробок от сухих завтраков.

Фидельчег тут же возненавидел братца самой черной ненавистью и на банкете по случаю открытия хренадцатого съезда руководителей стран соцлагеря опрокинул на Раульчега банку рижских шпрот.

Но Валентина Владимировна подвига не оценила и увезла Раульчега домой отстирывать китель, а Фидельчегу сказала:

– Стыдно, товарищ полярник! А еще коммунист!

Жила товарищ Терешкова в хрущевке улучшенного планирования с видом на Кремль. Пока заслуженный мастер парашютного спорта застирывала китель, Раульчег сидел рядом на табуреточке в майке на босу ногу и жаловался на жизнь.

– А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то сами трескают…

– Пролетарская солидарность называется. – возмущалась Валентина Владимировна, стряхивая с рук мыльную пену.
– Куда только жена смотрит! – и мчалась к холодильнику доставать вчерашний обед.

– А жена, вместо чтоб по всяким федерациям кубинских женщин шастать, лучше б пельмени лепить научилась! – жаловался Раульчег, уплетая за обе щеки третью тарелку фирменного терешковского борща. – А то приходишь с работы, а в доме шаром покати, одна наглядная агитация…

Валентина Владимировна сочувственно вздыхала, подперев щеку ладонью. На веревочке над газовой плитой сушился раульский китель, а в окна хрущевки глядели рогатый месяц и продрогший Фидельчег с биноклем Ленинградского оптико-механического завода, ГОСТ 2.412 – 63.

Фидельчег торчал под терешковским подъездом второй час и все это время согревался только мыслями о Вильме Эспин, в замужестве Кастро, которая встретит Раульчега в аэропорту Хосе Марти со сковородником наперевес.

Конечно, шпионить с биноклем под чужими окнами было недостойно коммуниста, но уж всяко лучше, чем сидеть перед посторонними космонавтихами в чем мать родила, то есть, в майке, в тапках и в галифе.

К исходу второго часа, когда мысли о Вильме уступили место горьким сожалениям о забытых в номере варежках, а стук фидельских зубов стал напоминать треск кастаньет, Валентина Владимировна открыла форточку и позвала:

– Товарищ полярник, вы там не замерзли?

– Нет! – проблеял Фидельчег, растирая замерзшие уши. – Я тут воздухом ды-ды-дышу! – и посмотрел на Терешкову очень жалобно. Пронзительно так посмотрел. Особенно на борщ.

– А то, может, чайку? – предложила мудрая Валентина Владимировна, которая, конечно же, все поняла.

И Фидельчег шмыгнул носом и сказал:

– Ну, если только ненадолго…

С утра в Гаване лупил тропический ливень.

Когда Раульчег, продрогший и осипший после митинга, переступил порог собственного дома, оказалось, что к Фидельчегу приехал Угачавес. Уге на днях подогнали из России два стратегических бомбардировщика, и теперь он наносил соседям визиты вежливости – в меру своего о ней представления.

Спокойствие, только спокойствие, медитативно думал Раульчег, стаскивая в прихожей мокрые ботинки. Потом, спотыкаясь об угины шмотки, он побрел на кухню забодяжить кофейку.

В кухне царили запустение и разгром. Замок с холодильника был сорван, и в нем – в холодильнике – отчетливо прослеживались следы кипучей угиной жизнедеятельности, вполне сопоставимые с последствиями трехсотлетнего монголо-татарского ига на Руси.

– Да што ж я не сдохну-то. – запричитал Раульчег, безуспешно пытаясь отыскать в сложных посудных новоообразованиях хоть одну чистую чашку.

Когда он вернулся в гостиную, Угачавес как раз демонстрировал Фидельчегу порядок захода бомберов на цель. Штурвалом Уге служила ложечка для обуви, а рокот мотора с успехом имитировал телевизор, в котором кривлялись и дергались обнаженные мулатки.

Пол был усыпан обертками от шоколадных батончиков, которые Уга с Фидельчегом использовали в качестве горючего. Беззастенчиво чавкая и пачкая шоколадом бежевый ковер, Угачавес вдохновенно врал, что на обратном пути ему обязательно дадут порулить над Соединенными Штатами.