Определенно Сталин не пытался облегчить положение британского премьер-министра. Он снова и снова требовал от Черчилля и Рузвельта выполнения того, что он считал данным ими обещанием высадиться в Западной Европе не позднее весны 1943 года. Черчилль даже в конце концов признался своим подозрительным начальникам штабов, что действительно обещал Сталину нечто подобное во время своего визита в Москву в августе предыдущего года.

Хотя генерал Маршалл оставался принципиальным противником расточительному «барахтанью» в Средиземном море, американские военные больше не были едиными относительно западноевропейской альтернативы в 1943 году, да и адмирал Эрнест Дж. Кинг, командовавший американским флотом, его тоже не поддерживал. Черчилль давно считал, что Кинг более склонен к Тихоокеанскому театру. Учитывая неизменную позицию Черчилля и тот факт, что Рузвельт тоже постепенно склонялся к операциям на Средиземном море, вследствие ослабления его беспокойства о России, была заложена надежная основа для триумфа стратегии ограниченной войны сэра Алана Брука на предстоящей англо-американской конференции в Касабланке. Сталин, занятый ведением сталинградского контрнаступления, постепенно обретавший уверенность в себе, не распознал опасность для своего дела в отказе посетить еще одну англо-американскую конференцию.

Фельдмаршал сэр Алан Брук, подчеркнув, что недостаток тоннажа и крупные силы немецкой армии во Франции были причинами переноса операции по вторжению на континент до 1944 года, на конференции в Касабланке, состоявшейся в январе, «протолкнул» свой план кампании против Италии, а не против рейха. Более важными, хотя и не столь часто упоминаемыми причинами такого решения были существующие обязательства союзников на Средиземноморье после «Факела» [15] , неготовность армии Соединенных Штатов ни к сражениям с немцами, ни к штабным совещаниям с британцами. Кроме того, следует назвать нежелание британских вооруженных сил идти на жертвы ради России, а главное, весьма убедительный подъем Красной армии после Сталинграда. Гарри Хопкинс вполне мог сказать премьер-министру, что считает результаты конференции в Касабланке довольно-таки слабым усилием Великобритании и США в 1943 году. Но в действительности, несмотря на многочисленные заверения, данные Сталину, объединенные начальники штабов были недостаточно преданы идее тотальной войны против Германии, чтобы переубедить своих британских коллег в вопросе открытия второго фронта в 1943 году. Кроме того, возрастающая вероятность вывода Италии из войны в самом ближайшем будущем чрезвычайно нравилась государственным деятелям, всегда больше заботившимся о факторах престижа, чем о настоящих военных достижениях.

Если, как прямое следствие решений в Касабланке, основная масса американской армии будет сражаться в 1943 году с японцами, на политическом уровне западные союзники тоже строго ограничили свою эффективность в борьбе против гитлеровского рейха. Президент Рузвельт, частично движимый чувством вины за отсутствие второго фронта и, как следствие, угрозой перемирия между нацистами и Советами, а также находясь под влиянием бытующей у американских военных философии абсолютной войны, ведущей к абсолютной победе, провозгласил в Касабланке политику безоговорочной капитуляции, что явилось неожиданностью для Черчилля. Хотя премьер-министр попытался исключить Италию из ее положений — в конце концов, он хотел, чтобы она вскоре капитулировала, — он принял абсолютистскую политику Рузвельта в отношении главных сил оси. Вынудив американцев «проглотить» британскую стратегию ограниченной войны, наименьшее, что британский премьер мог сделать, — это согласиться с несочетающейся американской политикой абсолютных условий мира.

О прискорбном влиянии доктрины безусловной капитуляции на немцев и в особенности на растущую оппозицию немецкой армии Гитлеру упоминают часто. В мае 1943 года Гитлер признался Эрвину Роммелю в том, что осталось мало шансов выиграть войну. Тем не менее, заявил фюрер, страны оси должны сражаться с Западом до конца, нравится это немецким генералам или нет. Конечно, не говоря о Карфагенском мире, который он имел в виду для рейха, Сталин никогда не был так глуп, чтобы запятнать себя публичными переговорами с Третьим рейхом. Как раз наоборот, он всегда мог использовать угрозу пойти на это, чтобы получить больше уступок, включая второй фронт, от западных союзников. Кроме того, несмотря на нацистский произвол в России, советский диктатор никогда не имел проблем, связанных с общественным мнением, с которыми сталкивались выборные деятели демократических государств.

В какой-то степени вследствие очевидной тенденции к самообману, касающемуся переноса открытия второго фронта на 1944 год, с уклончивыми позициями президента и премьер-министра в течение следующих месяцев можно смириться. Тем не менее заявлять, как это сделали Рузвельт и Черчилль 26 января на конференции в Касабланке в письме Сталину, что главное желание западных союзников — отвлечь сильные наземные и воздушные силы немцев с русского фронта, было по меньшей мере нечестно. Руководитель американских военно-морских операций адмирал Кинг более точно определил политику союзников в Касабланке vis-a-vis [16] России следующими словами: не «успокоить Сталина», а «использовать русских в наших интересах».

Сталин ответил 30 января запросом дополнительных подробностей относительно открытия второго фронта в Европе в 1943 году, поскольку все еще считал это намерением союзников. Однако к середине января, когда зимнее наступление русских замедлилось, советский диктатор окончательно лишился иллюзий относительно одной из заявленных целей «Факела», а именно оказания помощи России. Немцы, как и раньше, продолжали укреплять Восточный фронт, перебрасывая резервы из Западной Европы. В переписке с Черчиллем Сталин оценил эти перебрасываемые резервы как двадцать семь дивизий, включая пять танковых. В конце января Сталин снова публично пожаловался на отсутствие второго фронта. Красная армия продолжала вести войну одна.

11 марта Черчилль направил Сталину длинное послание, в котором изложил, что в Западной Европе все еще остается около тридцати немецких дивизий, а в Великобритании имеется только шестнадцать британских дивизий для наступления во Франции. Большая часть британской армии, напомнил Черчилль, находится на Средиземноморье. Сталин дал ответ несколькими днями позже, увеличив количество немецких дивизий, переведенных с запада на восток, до тридцати шести, в том числе шесть танковых. В заключение Сталин напомнил, насколько «опасным для нашего общего дела» может быть «дальнейшее промедление с открытием второго фронта во Франции. По этой причине ваша неопределенность в отношении планируемого англо-американского наступления через Канал вызывает во мне огромное беспокойство, о котором я не могу молчать».

Только в июне, уже после того, как нахождение тел пропавших польских офицеров в Катыни взорвало всегда хрупкие советско-польские отношения, Сталин узнал, что открытие второго фронта отложено до 1944 года. Возмущение Сталина принятием таких основополагающих решений в его отсутствие стало причиной резкого послания от взбешенного Черчилля встревоженному британскому послу в Москве сэру Арчибальду Кларку Керру. Как и в разъяснениях его предшественнику, сэру Стаффорду Криппсу, премьер-министр оправдывал бездействие Великобритании на континенте в 1943 году «полным безразличием», проявленным русскими во время крайне тяжелых для англичан лет — 1939–1940. Черчилль, как и Сталин в то время, ведя речь о Красной армии, отказывался мириться с «бесполезным уничтожением британских войск» только ради того, чтобы преодолеть подозрения недоверчивого союзника.