— Как вы, сэр?

— Превосходно, Филипп.

Тормоза поезда завизжали, мгновенно прервав всякие разговоры. Филипп стоял в стороне, пока миссис Лайтси садилась в поезд, за ней следовал ее муж с сумками.

— Присоединяйся к нам, дорогой, — позвала миссис Лайтси через наполовину открытое окно поезда. — Я заняла тебе место. У нас приятный визит по возвращении в город, и мы успеем как раз вовремя.

Слова Маришки эхом отзывались в его голове: «Все кончено. У меня другие планы на жизнь».

Свисток кондуктора пронзительно взвизгнул на платформе.

— Филипп, садись же, сынок. — Мистер Лайтси нахмурился. — Ты что-то забыл?

«Мои родители — польские иммигранты. Твои — Беллами».

Свисток прозвучал снова. Он ухватился за поручень. Переставляя ноги одну за другой, он двинулся к купе, которое занимали Лайтси. Он закинул сумку наверх и уселся.

Родителей Памелы он хотел видеть меньше всего. Истина была в том, что он никого не видел. Словно раненый дикий зверь, он хотел свернуться в одиночестве в темноте и попытаться исцелиться.

Вместо этого он обнаружил, что сидит напротив лучших друзей своих родителей. Мистер и миссис Лайтси были серьезные и добрые люди, у которых были все причины полагать, что вскоре они станут его тещей и тестем.

Он действовал на автопилоте и преуспевал, поскольку они вроде бы ничего необычного в нем не заметили. Очевидно, когда твое сердце отравлено и все твои надежды и мечты разбиты на миллион кусков, внешне ты можешь оставаться абсолютно невредимым.

Он слышал разговор незнакомца о Йеле и его планах поработать в этом году в газете и о надеждах на будущее. И потом он осознал, что этот незнакомец — он сам.

Миссис Лайтси — «Называй меня Гвен», — настаивала она, — просияла, глядя на него, стройная, элегантно одетая, она покачивалась в ритме пригородного поезда. Ее украшения были сдержанными и подобраны со вкусом. Небольшие золотые часы. Простое бриллиантовое кольцо, нитка жемчуга, и ничего больше. Памела однажды сказала ему, что, имея состояние ювелиров Лайтси, ее мать могла бы увешаться золотом и бриллиантами. Но конечно, это было бы вульгарно. То, что ты можешь, не значит, что ты должна.

Он отодвинулся назад и изобразил на своем лице приятное выражение, пока они говорили с ним.

— Все так счастливо повернулось, — заявила она.

— Да, мадам. — Он не знал, что еще сказать.

— Памела будет так рада тебя видеть, — заключила миссис Лайтси.

Филипп улыбнулся, потому что он не знал, что еще сделать.

— Да, мадам, — сказал он наконец.

Я спал, и мне снилось, что жизнь прекрасна.

Я проснулся и обнаружил, что жизнь трудна.

Эллен Стергис Хуупер, американский поэт.

— Это был последний раз, когда я видел Маришку, — объяснил папа Оливии усталым, горестным голосом. — Она ушла в тот день, и я никогда больше не видел ее, никогда не говорил с ней.

— В это невозможно поверить, — сказала Оливия, пытаясь представить себе своего отца, юного и отчаявшегося, и девушку, которую он любил. — Если ты так сильно любил, почему ты не попытался связаться с ней? Почему ты просто не пропустил поезд в тот день?

Он потер лоб, словно у него болела голова.

— Шок, я полагаю. И что-то в ней… она убедила меня, что все кончено. Конечно, когда я вернулся в школу, я звонил ей снова и снова. Я писал письма, посылал телеграммы, даже как-то в выходные поехал поездом в Авалон. В конце концов ее мать сказала мне, что Маришка уехала, и просила не пытаться связаться с ней.

— Значит, мать Маришки знала, что происходит?

— Может быть. Я не знаю. Я даже не знаю, осознавала ли Маришка в тот момент, что она беременна, или она просто бросила меня. — Он покачал головой. — Мне не стоило верить в то, что она сказала мне в тот день. Я должен был верить в то, о чем она не говорила. Ее жестам, ее нервности, тому, как она обкусывала ногти на пальцах.

У Оливии кружилась голова. Она понимала, что узнала лишь сюжет истории, но деталей недоставало. Но факт заключался в том, что ее отец был влюблен в Маришку Маески.

— Значит, ты не расторгнул помолвку с мамой, просто чтобы сдержать свои клятвы?

— Это не так. — Он посмотрел на небо за окном квартиры. — Я не горжусь тем, как я справился с ситуацией, и то, что я был молод, не извиняет моей глупости.

— Что ты сказал маме, когда увидел ее снова?

— Я сказал, что мы должны разорвать помолвку. Что я не думаю, что мое сердце все еще ее желает.