Поэт тактично сменил тему:

— Удивительно хорошее море сегодня. Обратили внимание? Каждый день другое, я не говорю уже — каждый год. — Он затянулся трубкой.

— Вы часто бываете здесь?

— Последние годы довольно регулярно. А вы?

— Впервые.

— Я вижу. Обычно тут одни и те же. Кто весной, кто -осенью. — На вид Мацею можно было дать около сорока, но Денисов чувствовал, что в действительности поэт моложе. Старила корявая небритая бородка, живот.

— Вы из тех, кто осенью?

— Стараюсь дважды. И осенью, и весной.

Денисов заинтересовался:

— В этом году были?

— В мае. Книгу надо сдавать, вот и приходится.

— Мой знакомый отдыхал… — Денисов показал словно случайно оказавшуюся у него в руках фотографию.

— Не помню, — вспомнив о книге, Мацей сразу заторопился, на снимок взглянул мельком. Денисов не мог ему сказать, как при опознании: «Пожалуйста, посмотрите повнимательнее».

— Заходите, — поэт пошел к выходу. — Перед обедом и после ужина я, как правило, не работаю.

В дверях он обернулся:

— В теннис играете?

— Нет.

— Жаль. На корте хорошая компания.

Денисов проводил его до крыльца, вернулся.

«Южный говор…» — определила одна из женщин, разговаривавшая с Ланцем в ту ночь в Москве на вокзале… -Денисов постоял у окна, комнатка была маленькая: стол, два стула, две кровати углом, «Схема эвакуации на случай пожара» сбоку, в рамочке, на стене. — Поэт из Харькова. Вполне мог быть в одной компании с Анастасией…» Он вернулся к рукописи и стал читать:

«…Твое признание в поезде по дороге:

— Я даже не думала, Ланц, что этот человек посмотрит в мою сторону. Душа любой компании, красавец. Другая, наверное бы, захомутала его. Я не умею.

«Тик-так, — считал я и смотрел в окно. — Тик-так…» Чтобы остановить слезы. И был уже не тот, каким вошел с нею в этот поезд, в купе на двоих.

Мелькали дома станции, платформы. Привокзальный сквер с водокачкой.

Я вспомнил, как много лет назад моей матери — они в то время только разошлись с отцом — пришло в голову привести меня на детский маскарад одетым поваром. Кроме дурацкого колпака, за поясом у меня торчала поварешка; в огромной, как мне тогда показалось, квартире были мушкетеры, маленькие цыганки, офицеры. Нелепый костюм бросался в глаза. Меня заколодило, я не мог ни говорить, ни смеяться.

Тогда мне было десять лет, сейчас — за сорок. Ничего не изменилось.

Я знал о ее муже, с которым много лет назад она рассталась, о своем блистательном сопернике, знал площадки, с каких они и я стартовали в этом мире.

Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен. Скольжение по поверхности. Удел мяча. Единственно, может быть: не будучи «душой любой компании», я полностью принадлежал тому, кого любил, и никогда расчетливо не воспользовался ничьим одиночеством. Не ходил в «зятьях». Но даже это сейчас против меня.

— Почему бы тебе снова не попытать счастья с ним? Cпросил я, успокаиваясь.

— С этим покончено. Хочу, чтобы ты знал.

Состав шел ровно. Хмарилось, мокрые перелески тянулись за горизонт.

Я вспомнил, каким вошел в купе, думая только о том, чтобы остаться вдвоем, и мне стало больно за себя…»

Денисов отодвинул рукопись, потянулся за курткой. Надо было идти.

Домик стоял в стороне от главной аллеи, Денисов двинулся напрямик между деревьями. Несколько минут пришлось идти в полной темноте, светильники не горели. Наконец Денисов вышел на асфальт. Впереди шли люди, кто-то невидимый нес включенный приемник. Из транзистора слышалась английская речь.

Денисов подошел к телефону-автомату, набрал 02.

— Начальник на месте? Это Денисов, из Москвы.

— Товарищ Лымарь? Нет. — Дежурный так и не стал многословнее.

— Дома?

— Нет. А вы где? — спросил он, в свою очередь.

— В Доме творчества.

— Ну, и он там. На территории, у пищеблока.

Координаты были расплывчаты, Денисов повернул назад, как ему показалось, в сторону столовой, снова попал в темноту. Вокруг свистели цикады. Асфальт под ногами исчез, Денисов шел тропинкой между двумя рядами кустарников, попал к ручью — проходя днем, он не заметил его. Впереди засветлела стена приземистого здания. Это была столовая, он подошел к ней с другой стороны.