– Лучше уж я поцелую толчок в нашей школе, - хохотнула я, - и вообще, это ты можешь всем этим местным девчонкам голову кружить, но я-то знаю, кто ты, или, точнее говоря, что ты. Так что не надо быть остроумным со мной.

Это было очень грубо с моей стороны, и я знала, что перегибаю палку, но не могла сдержаться. Мне хотелось сказать ему что-нибудь, что задело бы его побольнее. Но я говорила о нем как о каком-то чудовище, и меня даже саму замутило, когда слова вырвались из моего рта. Весь этот трудный день, переезд и события последних месяцев, я вылила на него в одной подлой фразе.

Мы двое замерли, в ступоре смотря друг на друга, и слова, словно пепел, оседали между нами. Я видела, как его лицо судорожно дернулось, будто бы он не может вдохнуть. Но за миг он снова взял себя в руки. Калеб вскочил на ноги, и уже направляясь к выходу, зло бросил:

– Знаешь, для малолетней, распухшей, беременной девчонки, ты слишком высокого мнения о себе.

Я была подавленна тем, что только что произошло, и не смогла, как привыкла, одеть маску отстраненности, отвечая на его слова:

– Гордость - это все что у меня есть.

Я не смотрела на его реакцию, а решила подогреть еще макарон. Когда я злюсь, то становлюсь голодной. И вообще, если бы я переживала из-за каждого парня, что мне мало-мальски нравился, и которому я говорила всякую обидную ерунду, я бы поседела. Так что нечего больше распускать здесь свои чары, упырь.

Конечно же, я понимала, что не права, но не догонять же его теперь, и не извиняться. Он сам нарвался на грубость. И хотя я понимала все, чувство вины неотступно засело в моей голове. Кто я такая, чтобы судить его? Я решила на некоторое время засесть в кухне, чтобы дать ему время остыть.

Сделав себе кружку крепкого чая, я, в конце концов, решилась выйти из кухни, но к моему облегчению, Калеба там не было. Родители дошли до той части рассказа, где появлялась в их жизни я, мне стало еще более нудно, чем раньше, но провести в одиночестве весь остаток вечера, не хотелось. Я устроилась в кресле, в котором раньше сидел Калеб, и на некоторое мгновение знакомый запах всколыхнулся вокруг меня, словно он специально оставил напоминание о себе. Как я заснула, уже не помню, но проснулась в своей комнате, потревоженная смехом, доносящимися снизу. Я удивленно заморгала, вдруг подумав, что это дядя Прат, но вспомнила, где нахожусь, о Гроверах и, конечно, о Калебе. Слишком много для первого дня в школе. Знакомство с ним вообще выбило меня из колеи.

Я откинулась на подушки и чтобы подумать о чем-то другом, оглядела свою комнату. При неярком свете ночника она выглядела мрачной... и такой английской, что в голове замелькали картинки из старых сказок... и конечно же я вновь вспомнила о Калебе.

Со стоном я зарылась в подушки, но картинка перед моими глазами не исчезала, и в который раз за сегодня я пожалела, что так и не научилась искусно рисовать. Казалось, нарисуй я его портрет, и сам образ исчезнет из моей головы. Но зачем понапрасну обманывать себя. Я была очарована, как и сотни девушек до меня, настолько слепо, что уже и не хотела избавляться от этой картинки в голове.

Слишком много всего за этот день, за этот месяц, и за эти полгода... мне нельзя влюбляться, чтобы не мучиться вновь, нельзя, потому что простому человеку невозможно выдержать столько.

Я включила свет и, вытащив альбом с фотографиями, принялась рассматривать счастливую девушку с моим лицом, но вовсе не меня... уже не меня. И как будто в насмешку, во мне заворочался ребенок, забирая даже такие минуты покоя. От боли и отчаянья хотелось плакать, но разве я могла, когда внизу сидели вампиры, чей слух сразу же уловит эти звуки. Смогу ли я когда-нибудь им признаться во всем? Во всей боли, страхах, ненависти, держащих меня в стороне от людей. Я не знала, как мне объяснить этим идеальным сверх-людям о своих проблемах.

Мне вспоминались последние недели в Чикаго, полное отсутствие общения с кем-либо в школе, кроме Доминик, насмешки учителей и грубое обращение со стороны парней, но кажется, тогда я чувствовала себя лучше, чем теперь.

Никогда раньше я не думала, что может болеть изнутри. Мне казалось, что в книгах неправдиво описывают мучения души, но скорее, там описывали не всю правду. Это была не тоска, а скорее полный отказ от желания жить. И худшее в том, что поделиться не с кем: окруженная вниманием и любовью, я оставалась одна со своей болью и проблемами.

Недолго думая, я схватила трубку телефона и набрала номер брата. Пока в трубке резали мой слух гудки, я думала, что же скажу ему, но все мысли улетучились, лишь я услышала его голос:

– Привет, малышка!

Вот так запросто, Ричард заставил меня вспомнить, что я все еще ребенок. Поток слез готов был вырваться наружу при звуке его голоса, но я смогла сдержаться. Сейчас мне просто хотелось с ним поговорить.

– Ну наконец-то, ты уже два дня не звонила, как старики?