– Я тебя дразнил, - ничуть не смущаясь, сознался он. Его глаза лукаво блестели, и мне все тяжелее было сохранять спокойствие.

Я несколько секунд подумывала, а не кинуть ли мне в него тортом? Но Калеб легко прочитал это желание на моем лице и предостерегающе оскалил зубы в улыбке. Мне было интересно, так ли легко читаются все мысли на моем лице, как он теперь прочитал эти. Скорее всего, нет, иначе он бы давно знал, что я чувствую к нему.

– Странно видеть тебя на кухне, - он передвинулся ближе ко мне, - ты всегда такая колючая, а здесь совершенно другая, домашняя...

Я тяжело вздохнула. Видимо он увидел теперь во мне свою бывшую жену. Узнай мама, какими мыслями теперь я себя мучила, она вряд ли рассказала бы о его бывшей жене.

– В Чикаго я часто пекла, пока не случилось...
– я замялась, подбирая другие слова, - то, что случилось.

Его глаза потеплели, и мне было больно видеть, с какой добротой Калеб смотрит на меня. Я не хотела видеть в его глазах никаких других чувств, кроме любви. Он просто убивал меня своей добротой. Никогда не думала, что пожалею об исчезнувшей из его глаз насмешки.

– Может, хочешь поговорить о...
– мягко начал он, но я жестко его перебила.

– Может, хочешь рассказать мне о своей бывшей жене?

Удар настиг цель. Глаза Калеба сразу же превратились в две льдинки. Так стало еще хуже. Жалость и доброта были лучше злости.

– Нет, - грубо отрезал он.

– Вот и я нет, - в тон ему сказала я, воинственно выпятив подбородок.

Мы несколько мгновений упрямо мерились глазами, но я сдалась первой, и стала убирать за собой следы моего пребывания на кухне. Он, молча, начал помогать.

Тишина недолго сохранялась между нами. Самюель как раз начала собираться на вечернюю службу, и первым делом заглянула на кухню, чтобы убедиться в готовности тортов. Ей нравилась идея принести на чай что-то сделанное своими (в данный момент моими) руками, все-таки в таком маленьком городишке, как наш, что еще оставалось делать женщинам, как не печь, заниматься рукоделием и выращивать цветы? К моему огромному ужасу, все это тоже начало нравиться ей. Для Самюель такие занятия были напоминанием о том, что она леди, по рождению и по воспитанию. На мое счастье, она хотя бы не поддавалась на уговоры Терцо и не тянула меня на такого рода предприятия.

Представив себя среди этих напыщенных матрон, я еле удержалась от смеха.

– Могу ли я забирать свои шедевры?
– Самюель вопрошающе встала возле Калеба. Я еще не видела людей прекрасней, чем эти двое. Как я могла даже мечтать о Калебе?

– Да-да, - в смятении ответила я, видя, как она переводит взгляд с меня на Калеба и усмехается. Она всегда обвораживала всех людей, но Калеб, почему-то, совершенно не обращал на нее внимания. А может, просто хорошо скрывал свои чувства? Мысль о том, что Калебу может нравиться Самюель, больно ударила меня по сердцу.

– И тебе нравится?
– удивлялся Калеб, очевидно совершенно не замечая снисходительной улыбки Самюель.
– Эти ваши посиделки в церкви?

– О, милый мой, хотя нас разделяет всего 20 лет, но ты еще такой ребенок, - вздохнула она и мило тряхнула своими светлыми волосами. Я же подумала, если он ребенок, тогда кто я? Младенец?

– Вера дала мне так много. Даже больше, чем ты можешь себе представить.

Я старалась заниматься своим делом и не концентрировать свое внимание на них двоих, и все же они завораживали меня. Я следила за их плавными движениями и смотрела на свое отражение в оконном стекле. Мне казалось, что я выгляжу как заплывшая жиром свиноматка около стройной, прекрасной Самюель. Разве могли оставаться вопросы, почему я не нужна Калебу?

– Ну почему же, - сухо хохотнул Калеб, - меня воспитывали в строгом католицизме. Я даже подумывал о доле священника до того как...
– видимо он хотел сказать "женился", но вставил другое, - как началась война. Тогда, когда я увидел, сколько умирает невинных людей, я понял, что будь Бог на свете, он бы не позволил этому произойти.

– Не Бог вложил оружие в наши руки, и не Бог выбирал на высокие посты тех, кто развязал войну, - как будто говоря с маленьким ребенком, терпеливо пояснила Самюель.

– Ну, хорошо, - почти согласился с нею Калеб, его движения стали порывистыми, он забывал и двигался быстрее, чем надо, от этого у меня начинали болеть глаза.
– А мы с тобой? Мы с тобой - ошибки природы, фантастика, так сказать. Так почему мы существуем? Зачем он позволил это?

Его раздражали разговоры о Боге, это я заметила давно. Особенно его волновал тот факт, кем является он сам. Возможно, в этом городишке, не я одна страдала депрессией. Интересно было бы взглянуть на его картины. Возможно, они полны суицидальных сюжетов. Смешно, если учесть его плохоумираемость.