— А! — ответил я «понимающе», — как же, к нему едем!

На лице Маликова выразилось удовлетворение от удачно сыгранной им роли.

— К Мюльбергу… — добавил я после небольшой паузы.

Лицо Маликова приняло разочарованный вид.

— Да нет, не к нему, а к этому, ну, как его, ну!.. — ждал он моего ответа. — К Любарскому, да?!..

— Извините, — еще больше разочаровал я Маликова, — барского я почти не знаю, даже не видел никогда, как же я к нему поеду?

…19 октября 1982 года мы приехали в пограничный город Чоп. В 9 часов утра подъехали к контрольному посту, граничащему с Венгрией. Спросили одного из пограничников, стоящего у шлагбаума, как долго займет вся процедура переезда через границу. «Да как обычно, минут пятнадцать, не больше», — ответил тот и показал нам куда мы должны подъехать для осмотра машины и проверки документов. Подъезжаю к смотровой яме, рядом с которой стол длиной метров в двадцать. Выходит служащий таможни, осматривает наши выездные документы, уходит. Минут через 15 нам предлагают подъехать к другой смотровой яме, с обратной стороны здания, где проверяют грузовые автомашины. Предлагают вынуть из машины все вещи и занести в специальную комнату для осмотра. Молча выполняем все указания таможенников, при этом переносить вещи нам помогает какой-то простой рабочий. «За что это вас так?.. — не удержался он. — Первый раз вижу, чтобы так проверяли!». Затем нам предлагают каждому по отдельности, в том числе детям, пройти в небольшую комнату для личного осмотра. Там уже проверяют все, вплоть до нижнего белья, которое заставляют снимать тоже… Всей процедурой обыска, как потом выяснилось, руководил сам начальник таможни Глеба и специально приехавший для этого из Москвы сотрудник КГБ.

Пока таможенники осматривают наши вещи, куда-то предлагают пройти жене «для беседы»… «Потом поговорят с Вами», — сказали мне. Оказывается, как и Маликов, приехавший из Москвы гебешник тоже захотел сказать нам «последнее напутственное слово» — не клеветать на Западе. Правда, меня к нему так потом и не вызывали…

Вскоре приступили к обыску машины. Московский гебешник предупредил жену: «Если везете что-нибудь из антисоветской литературы, отдайте сразу, иначе все равно найдем… двери с машины снимем, а найдем!». И действительно, машину осматривали особенно тщательно: снимали колпаки с колес, отворачивали фары и подфарники, что-то засовывали в бензобак, специальным прибором просвечивали запасное колесо, жестяные банки с автолом и т. д. Обыск длился до половины пятого вечера. В итоге у нас отобрали 252 фотографии моих друзей, знакомых, правозащитников. Не отдали пенсионную книжку («не положено»), а о газете «За коммунизм», в которой была напечатана обо мне статья «Что же вы хотите, Фефёлов?» Глеба сказал: «Зачем она Вам, если Вы ее уже читали? Больше она Вам не понадобится…». Когда обыск был закончен и составлен протокол об изъятых у нас документах, было уже около 5-ти часов вечера. Вся таможня, и даже сам Глеба, вышли нас проводить перед тем, как мы на «Запорожце» переедем советско-венгерскую границу (не вышел только московский гебист): «Вы уж, Валерий Андреевич, напишите нам, как устроитесь на Западе, — а может быть еще и вернетесь!?»

Я не буду останавливаться на том, как мы проезжали Венгрию. Чувствовалось, что это уже другая страна, другой мир. Один раз только встретился нам военный грузовик с советскими солдатами, где-то в районе Дебрецена. Хотелось бы сказать еще только о пограничном пункте на австро-венгерской границе, где нам пришлось ждать еще около 2-х часов, прежде чем нас пропустили в Австрию. Особенно запомнился металлический шлагбаум в диаметре не меньше метра, который нам открыли… И, вот она, Австрия. Только здесь я почувствовал, что уже недосягаем для всяких провокаций, которых невольно ждал на всем пути от Юрьева-Польского…

Уже здесь, на Западе, мне стало известно, что после нашего выезда из СССР в г. Юрьеве-Польском стали распространяться слухи, будто я «погиб в автомобильной катастрофе». Затем стали говорить, что я просто «умер, а жена пошла по миру». Как недавно мне сообщили, меня уже давно там «похоронили». Уже официальные лица не стесняясь распространяют такой слух, будто меня «уже давно нет в живых». Мне хорошо понятно желание властей г. Юрьева-Польского и КГБ меня «похоронить». Почему бы это и не сделать в назидание всем жителям города? Рассказывают же советские пропагандисты, что якобы на Западе люди умирают от нищеты (от голода, холода и т. д.), тогда как СССР — самая счастливая страна в мире.

А вот и еще одна, с одной стороны, очень трагичная весть. В июне 1983 года в психбольницу был помещен мой знакомый, инвалид, Василий Первушин из г. Новосибирска.

Во время следствия над ним, прокурор сказал родным В. Первушина:

Прежде чем закончить эту книгу, мне хотелось бы привести слова моего последнего куратора и «опекуна» Маликова из его «последнего напутственного слова»:

Что можно ответить на это? Нет, дорогой Пал Палыч, прошло уже более 2-х лет, а у меня все еще свежи в памяти ваши угрозы, обыски и все то, о чем я уже писал выше. Я не хочу идеализировать Запад и говорить хороший он или плохой. Главное, что я чувствую — это то, что я свободен. Ко мне не ходят с обысками и мне не нужно больше прятать и перепрятывать свои рукописи или пишущую машинку. Мне не нужно больше унижаться в официальных учреждениях по тому или иному поводу. Не нужно гадать, — если я куда-то поехал, поймают меня или нет?!. В любое время я могу сесть в свой «фольксваген» и поехать не то что в другой город, но в любую страну, и меня не будут шмонать на границе… И вообще, я чувствую себя здесь человеком и куда более уверенно, чем в Советском Союзе. Ко мне относятся как к равному члену общества, каковым я и являюсь. Только тогда я подумаю о возвращении, когда такие же условия жизни будут созданы для всех моих коллег по несчастью…

С чем сталкивается юноша, по воле обстоятельств ставший инвалидом? Какие главные проблемы он должен решить? Тема эта всегда была актуальной для любого человека с ограниченными физическими возможностями, ещё хуже — неподвижного. Человек, ставший инвалидом, сразу же попадает в зависимость от многих «мелочей», которые здоровый даже не замечает: как перебраться через улицу, если слишком высок поребрик тротуара? как спуститься в подземный переход, если туда ведут только ступени? как заехать в административное или общественное здание, если нужно преодолеть хотя бы несколько ступеней вверх? как получить образование, если тебе отвечают: «У нас институт, а не инвалидный дом»? да и просто, как спуститься по лестнице своего дома вниз, к людям? как найти работу, если тебя считают «комнатным специалистом»? Я уж не говорю о том, что всю работу по дому приходится выполнять, да и на хлеб насущный зарабатывать, потому что на нищенскую пенсию не проживёшь…

Валерий Фефёлов родился в июне 1949 года, в небольшом старинном русском городке Юрьев-Польский, что во Владимирской области. Семья была рабоче-крестьянской, как тогда говорили. Отец Валерия в начале 30-х годов был председателем колхоза, но потом был репрессирован как «враг народа». Дважды ему давали срок — по десять лет, но Господь хранил его, каждый раз он выходил на волю через два с половиной года, по помилованию (в первый раз написал письмо «всероссийскому старосте» Михаилу Калинину, а во второй раз — самому Сталину). Валерий был младшим, третьим сыном, именем своим он обязан Валерию Чкалову — кумиру тех лет. Окончив школу, пошёл работать киномехаником в городском кинотеатре, потому что мечтал поступить в Ленинградский институт кинематографии. Ему тогда казалось, что это будет первая ступенька к осуществлению заветной мечты. Но ей не суждено было сбыться: нужно было зарабатывать деньги и он устроился электромонтёром. Однажды мастер послал 17-летнего паренька на необесточенную линию электропередач. Страшный удар — 10 тысяч вольт, падение с опоры, перелом позвоночника, несколько недель существования между жизнью и смертью, а затем — долгие годы в кресле-коляске. Хотя врачи не сулили ему и двух недель жизни, мальчишка выжил.