В Москве советские военные, КГБ и прочие сторонники жесткой линии, разъяренные движением за отсоединение республик, были настроены как никогда враждебно по отношению к сотрудничеству Горбачева с Бушем в Персидском заливе. Более того, «добрая воля Запада» не принесла Горбачеву практически никакой финансовой помощи для смягчения усугублявшегося кризиса в Советском Союзе.

Чувствуя свою все возраставшую уязвимость, Горбачев сделал выбор, в котором глубоко раскаялся в следующем году. С бездумной самоуверенностью, в жестоком и отчаянном стремлении выиграть время для себя и своей политики он сделал резкий шаг вправо. Он счел, что таким образом получит дополнительное пространство, поскольку американцы, поглощенные проблемой Персидского залива и чрезвычайно заинтересованные в поддержке коалиции Советским Союзом, вряд ли осудят подавление Прибалтики и перевод стрелок на часах внутренней политики.

В конце ноября 1990 года, как раз когда ООН санкционировала применение силы в Персидском заливе, министр обороны Язов выступил по советскому телевидению со зловещей речью — он объявил о президентских мерах по защите советских войск от «массового взрыва» антагонизма по всему Советскому Союзу: солдатам дозволялось использовать оружие в целях самообороны в случае провокационных действий местных националистов.

Во вторник, 2 декабря, Горбачев снял с занимаемой должности Вадима Бакатина, относительно прогрессивного министра внутренних дел, и назначил вместо него Бориса Пуго, бывшего шефа КГБ и партийного лидера Латвии. Заместителем Пуго был назначен генерал Борис Громов, последний советский военачальник в Афганистане. Громов был среди тех, кто особенно громко критиковал Шеварднадзе на июльском съезде партии, и — как полагали многие — не был чужд «бонапартизма».

На следующей неделе по советскому телевидению выступил Владимир Крючков, председатель КГБ, с предупреждением, что над Советским Союзом нависла угроза «распада». Заверив, что КГБ будет бороться с «антикоммунистическими» элементами внутри страны и за ее пределами, не щадя «сил», он с мрачной серьезностью заявил:

— Быть или не быть — вот выбор, перед которым стоит наше великое государство.

Горбачев издал президентский указ, отменяющий реформаторские меры, принятые местными правительствами, которые «подрывали» распределение продовольствия и товаров.

Александр Яковлев открыто предостерегал:

— Консервативные и реакционные силы — мстительные и безжалостные — перешли в наступление.

Юрий Левада, комментатор газеты «Московские новости», сказал:

— По-моему, мы являемся свидетелями ползучего военизированного переворота — не военного, а военизированного…

Во время ноябрьской встречи в Париже Буш и Горбачев наконец подписали Договор об обычных вооруженных силах в Европе. В определенном смысле этот пакт являлся самым впечатляющим достижением в истории контроля над вооружениями. Он снижал опасность неожиданного нападения на Западную Европу до такой степени, о какой нельзя было и думать несколько лет назад.

Согласно условиям договора, число танков, артиллерийских орудий и бронетранспортеров, которыми Советский Союз располагал к западу от Урала, сокращалось почти на 70 процентов по сравнению с тем, что было, когда Буш вступал в должность.

Входе «военизированного переворота» советские генералы отыгрывались на Шеварднадзе, вновь поставив под вопрос отдельные положения Договора об обычных вооруженных силах в Европе, которые уже считались решенными. Поскольку речь шла об уходе из Восточной Европы, советские военные предпринимали отчаянные усилия сохранить свои вооружения внутри Советского Союза. Язов, в частности, боролся за неприкосновенность тех запасов оружия, которые подлежали уничтожению по Договору об обычных вооруженных силах в Европе.

Под давлением со стороны Министерства обороны советская делегация попыталась изъять из этого договора несколько тысяч единиц боевой техники — либо приписывая их «береговой обороне», либо обозначивая как «подразделения морской пехоты» — сродни морской пехоте США.

Это было откровенным нарушением четко сформулированного условия договора. В начале декабря Вулси и его команда, работавшая на Совещании по обычным вооруженным силам в Европе, прибыли в Москву с тем, чтобы уладить эту проблему, возникшую в последний момент. На московской встрече Вулси предстал перед всем высшим советским командованием — здесь, выстроившись в шеренгу под гигантским портретом Александра Невского после победы над тевтонскими рыцарями в 1242 году, находились не только Язов и начальник Генерального штаба Михаил Моисеев, но также шестеро других генералов и целая группа полковников.

Язов заявил, что он и его коллеги полны решимости оспаривать пределы, установленные для морской пехоты. Грозя пальцем перед носом Вулси, он сказал: любые сокращения подобного рода возможны только как часть некоего будущего соглашения, в рамках которого будут также сокращены авианосцы и подводные лодки США. Вулси, резко оттолкнув от лица руку Язова, гневно бросил:

— Маршал, через мой труп!

Когда эту фразу перевели, Язов, широко улыбнувшись другим генералам и указав на Вулси, произнес:

— Да, господин посол, возможно и так!

Вулси обвинил Советы в попытке навязать НАТО «намеренно извращенное толкование» договора. Язов ударил себя в грудь и провозгласил:

— Через мой труп!

Во второй половине дня состоялась еще одна резкая дискуссия по обычным вооруженным силам в Европе. Вулси жаловался, что Советы, вместо того чтобы уничтожать военное оборудование, перемещают его за Урал.

— Вы должны уничтожать оборудование за Уралом, — настаивал он…

В понедельник, 17 декабря, Горбачев открыл заседание съезда народных депутатов речью, которая практически не оставляла сомнений относительно его новой воинственной линии.