— Мне, как издателю, лестно это слышать. Но сам-то я, по правде сказать, не очень им доволен.

— Что так?

— Уж раз взялся издавать журнал, нельзя удовольствоваться просто сбором занимательных статеек да летучих повестей. Журнал должен составлять нечто целое. Как бы это лучше сказать? Иметь в себе душу! Журналист, если угодно, должен быть чем-то вроде колонновожатого в общем шествии просвещения. Идти вперед к лучшему и других вести! Возбуждать деятельность в умах, будить их от пошлой, растительной жизни.

— Вы и так добились немалых успехов. Ваш журнал ныне наиизвестнейший в России.

— Это же не все. Было бы, конечно, ложной скромностью отрицать некоторый успех моего предприятия, кое-чего мне действительно удалось добиться. И все-таки, признаюсь, цель, которую я ставил, основывая журнал, достигнута не вполне. На мой взгляд, все обзоры в "Телеграфе" того любопытного, что есть в иностранных журналах и новейших сочинениях касательно наук, художеств, словесности древних и новых народов, совершенно недостаточны. Так же как и обозрение русской литературы. Да и освещение современных происшествий в мире оставляет желать лучшего.

— Вы, оказывается, судья себе строгий, — улыбнулся Иакинф.

— И вы знаете, в чем главное препятствие? Недостаточный объем журнала.

— Но он, кажется, и так вдвое превысил объем, первоначально вами обещанный?

— И все-таки он недостаточен, если журнал ставит себе целью более или менее полное обозрение современного просвещения и хочет вести настоящую летопись современной истории.

— Как же вы хотите преобразовать свой журнал? — спросил Иакинф, заинтересованный.

— Видите ли, отец Иакинф, я полагаю нужным расширить журнал и разделить его на три особливых издания. Наряду с ежемесячным ученым и литературным журналом, каким является "Московский телеграф", я хотел бы издавать еще и газету, которая выходила бы два раза на неделе и сообщала своим читателям, по возможности немедленно и, конечно, по необходимости кратко, новости как политические, так и литературные. Она давала бы — тоже, разумеется, очень кратко — важнейшие ученые известия, отечественную и иностранную библиографию, а также театральный фельетон, коммерческие известия, городскую хронику и прочее в том же роде. Я уж и название ей придумал — "Компас". Такая газета, так же как и "Московский телеграф", была бы рассчитана на широкую публику. Но одновременно и в дополнение к ним я намереваюсь издавать еще один журнал, уже совершенно ученого направления, который явился бы органом русской научной критики. Я назвал бы его "Энциклопедические летописи". Как вам кажется это название? — спросил Полевой, как бы вербуя Иакинфа в союзники. — Такой журнал состоял бы из обширных критических обзоров важнейших произведений как отечественной, так и немецкой, французской, английской, итальянской, а ежели вы согласитесь мне помочь, так и восточных литератур, а особливо китайской. Как вы на это смотрите, отец Иакинф?

— Да что же, Николай Алексеевич, план ваш кажется мне хорош и заманчив, — сказал Иакинф в раздумье. — Такой журнал мог бы делать достоянием просвещенной публики и изыскания наших ученых и оным доставлял бы удобный способ побыстрее сообщать миру свои сочинения и открытия. Ученые услышат голос критики еще до того, как сочинение выйдет отдельным изданием. Да об этом можно только мечтать!

— Доволен, что нахожу в вас единоверца в замышленном предприятии, — оживился Полевой. — Конечно же, такой журнал потребует более тщательной подготовки. К нему нужно будет привлечь весь цвет нашей науки и словесности! Но и выходить он может не ежемесячно, а скажем, четыре раза в год. Словом, я хочу видеть вас, отец Иакинф, в числе его непременных и деятельных участников. Вот вы изволили сказать: об этом можно только мечтать. А это ведь не просто мечта. Насколько я знаю, в главном цензурном комитете, куда переслали мое прошение, проект сей встречен довольно-таки снисходительно. Во всяком случае, комитет не находит препятствий к разрешению мне издания наряду с "Телеграфом" и "Летописей". Что же до газеты, то это представлено на рассмотрение министра, и я жду его решения. Разумеется, я человек не наивный и предвижу немалые затруднения, но я полон решимости своего добиться.

Иакинф предложил гостю сигару и закурил сам. Полевой, роняя пепел, с одушевлением продолжал развивать свой план, и в самом деле заманчивый. Иакинф слушал его с интересом. В речи Полевого чувствовались и ум, и практическая сметка, и какая-то дерзкая сила, и независимость суждений. В этом худом, бледном человеке угадывалась фанатическая преданность своей идее и сильный характер. Во всяком случае, он представлял собой полную противоположность так не понравившемуся Иакинфу шумному, но какому-то рыхлому, краснолицему, с маслянисто-влажными голубыми глазами Булгарину — другому знаменитому журналисту и издателю, с кем он познакомился в редакции "Северного архива".

Пожалуй, Полевой был даже и нехорош собой — волосы растрепаны, лицо высохло, правое плечо выше левого, как у человека, привыкшего долгие часы проводить за письменным столом или за конторкой. Но что-то привлекало в нем Иакинфа. Ему всегда были по душе люди увлеченные. Полевой был полон энергии. Небольшие, но живые и быстрые его глаза смотрели зорко. Что-то было в нем от отца, Полевого-старшего, к которому Иакинф питал расположение. Тому было тогда, в Иркутске, наверно, столько же лет, сколько Николаю Алексеевичу теперь, и он тоже всегда был преисполнен самых разных проектов, один фантастичнее и заманчивее другого, его тоже тянуло за облака, как он любил говорить. Эта энергия и предприимчивость были, наверно, у Полевых в роду. Во всяком случае, судя по рассказам Алексея Евсеевича, и он сам, и отец, и дед, и дядья, и братья его были люди широкого размаха, этакие купцы-землепроходцы, колумбы азиатских земель, искавшие удачи, а порой и складывавшие свои буйные головы то в Персии, то на Камчатке, а то и в далекой Америке…

— Но как бы то ни было, — говорил между тем Полевой, — я призываю вас, отец Иакинф, к деятельному сотрудничеству. Я крайне заинтересован в публикации и "Телеграфе" надежных исторических и статистических известий об азиатских странах, а особливо о Китае. И уж кому, как не вам, взяться за освещение у наг таких сюжетов. Я читал ваши прелюбопытнейшие статьи и переводы в "Северном архиве", да и от Владимира Федоровича Одоевского, а с ним мы старые друзья, слыхал, что у вас полным-полно самых разных планов и замыслов. Тут, как говорится, на ловца и зверь бежит. Поверьте, я охотно предоставлю страницы "Телеграфа", а если мне разрешат, так и "Летописей", для ваших сочинений, критик и переводов.