То, что группе Корбача, которого Беркут назначил командиром, до сих пор удавалось каким-то образом уцелеть, показалось капитану чудом. Впрочем, оно имело объяснение. Дом находился на вершине холма, и из окон его видны были все подступы к усадьбе, поэтому всякий раз по глубокому оврагу партизанам удавалось уходить в заросли терновника, посреди которого они заползали в подземелье, подготовленное хозяином еще во времена Гражданской войны.

— Ты сразу же набросился на меня, ты слишком торопился, — шептала Анна, укладывая Андрея на плечо и проводя сосками своей груди по его губам.

— Это потому, что очень хотел тебя.

— Неправда, это потому, что очень боялся, что я заупрямлюсь и откажу тебе.

— Сойдемся на том, что очень хотел тебя, но очень боялся твоего упрямства.

— Никогда больше не поступай так.

— Никогда-никогда?

— Мною нельзя насыщаться, как нежной телятиной после Великого поста.

«Очень нежной телятиной», — иронично, потакая собственной вредности, уточнил Андрей, однако вслух высказать это не решился. Вслух он сказал:

— Очевидно, пост мой «великий» слишком затянулся. Это был великий военный пост.

— Это не оправдание, Анджей, — молвила она с милым польским акцентом.

Беркуту нравилось, когда она произносила его имя на польский лад. Ему многое нравилось в это девушке: её фигура, её храбрость и воистину солдатская выносливость, умение приспосабливаться к самым сложным походным условиям. Да, Андрей знал, что именно нравится ему в этой девушке, но никак не мог понять, почему до сих пор не влюбился в неё. Может, только потому, что до сих пор не мог забыть другую девушку — Марию Кристич?

— Согласен, это не оправдание, — сказал капитан, когда, пытаясь растормошить его, Ягодзинская повторила своё утверждение. — Зато хоть какое-то объяснение.

— Мною не нужно насыщаться, Анджей! Мною следует наслаждаться; каждой частью, каждой клеточкой моего тела — наслаждаться, — почти по слогам повторила она.

— Божественно. Постараюсь научиться этому, Анна. Но уже в следующий раз. Двое суток блужданий, и две перестрелки с полицаями. Наверно, я слишком устал, чтобы насыщаться тобой еще раз.

— А теперь подумай, сколько ночей, сколько возможностей для таких вот ласк мы с тобой уже упустили.

— Об этом лучше не думать. Чтобы не терзать себя.

— Нет, ты все же думай и терзай себя. Долго-долго терзай. Обещай, что всю оставшуюся жизнь будешь терзать себя за то, что столько ночей по твоей воле мы уже прожили без любви.

— Остаток своей жизни я проведу в терзаниях, — клятвенно пообещал Беркут, чувствуя, что безмятежно засыпает.

— Тебе еще многому нужно будет научиться, Анджей, — шептала полька, касаясь губами его ушка. — Однако первые уроки постараюсь дать тебе уже сегодня.

Беркут пришел поздно вечером и узнал от хозяина, деда Уласа, что Арзамасцев и Корбач остались ночевать в «схроне», как он называл свое подземелье в терновнике. Вот уже вторые сутки, как по окрестностям села шастали полицаи, и Улас очень опасался, что они застанут партизан у него в доме. Появление в нем Анны он еще как-то мог объяснить, выдавая ее за племянницу покойной жены, которая была полькой. А вот объяснять появление двух вооруженных парней ему уже пришлось бы в гестапо. Перед казнью.

Девушка вновь поводила сосками по лицу парня, затем несколько раз прошлась над его губами всем телом, от подбородка до самых интимных мест. А когда почувствовала, что он опять возбужден, улеглась рядом и принялась целовать его губы, шею, грудь, медленно спускаясь все ниже и ниже, пока наконец не раздался тот сладостный стон мужчины, которым он признает себя полностью порабощенным.

Принимая у себя партизан, Улас сразу сказал, что делает это лишь из уважения к Беркуту, который в свое время освободил их село от «сатаниста» старосты и двух его родственников-полицаев, зверствовавших здесь с осени сорок первого. И постелил им обоим в теплой комнатке, одна из стен которой была стеной жарко натопленной печи.

«Дело молодое, — сказал, — поэтому меня не стесняйтесь. Хотите отлюбить эту ночь вместе, так отлюбите её!» И заслужил у Анны «поцелуй благодарности».

Теперь Беркут был признателен хозяину, что тот сумел подарить ему такую женщину и такую потрясающую ночь любви.

— Разве до меня была женщина, которая ласкала тебя так, как только что ласкала я?

— Такой женщины, как ты, у меня не было и быть не могло. — Беркут мог бы сказать, что когда-то давно женщина пыталась «любить» его таким же образом. Но она была слишком опытной для него, курсанта первого года обучения. Поэтому, застеснявшись, он ретировался.