— Именно так все и произошло, — сдержанно отмахнулся от него Беркут.

— Пока нас от терновника вели, я только о том и молился: «Дева Мария, был бы здесь Беркут! Если б только появился Беркут — единственное наше спасение!»

— Божественные у тебя молитвы, ефрейтор. Только на войне молиться нужно на себя, а не попадаться так глупо, как вы с Корбачем. Без охраны спали, как сурки, и Деву Марию впутывать в эту историю нечего!

— Это будет нам уроком, Беркут, — покаянно молвил Арзамасцев.

Однако капитан не ответил. Как и двое других мужчин, он смотрел теперь на медленно спускавшуюся с крыльца с автоматом в руке Анну. Девушка была так счастлива видеть его живым, что совершенно забыла, что под распахнутыми полами куртки сверкает ослепительной белизной и соблазняет первородным грехом оголённое тело.

Предвечерний лес казался умиротворенно-тихим и нехоженно-таинственным. Разомлев за день под неожиданно теплыми в эту пору солнечными лучами, сосны источали терпкий аромат древесной смолы, хвои и того особого лесного настоя, который не поддается никакому сравнению, но который неизменно пьянит каждого, кто таким вот погожим днем вдруг окажется в сосновом бору.

— А ведь, по партизанским понятиям, места эти райские, — почти сонно пробормотал младший лейтенант, укладываясь на густо усыпанный сосновыми иглами краснозем, в трех шагах от лежащего в пожелтевшей траве командира.

— По человеческим понятиям — тоже, — сегодня Беркут решил показать Колодному Змеиную гряду, считая, что лучшего места для закладки зимнего лагеря младшему лейтенанту не сыскать.

Поведение немцев подсказывало ему, что база на Лазорковой пустоши для них уже давно не тайна. И что по первому снегу, когда леса вокруг плато основательно оголятся, они обязательно оцепят его и штурм будет упорным и недолгим.

— Я, конечно, понимаю, что «партизанские понятия» имеют свою, особую, специфику, — попытался уточнить Колодный, — и не всегда связаны с красотами природы.

— Вот именно. Скорее — с ее суровостью. Там, — кивнул Беркут в сторону хаотично громоздящихся скал и валунов, — природа и в самом деле скуднее. Зато есть куда отойти и часок-другой продержаться.

— Я так понял, что тот, последний, бой вашей группы…

— Нет, не здесь, — уловил суть вопроса Андрей. — Это происходило по ту сторону гряды. Или где-то западнее. Впрочем, тогда я тоже добирался в эти места с проводником. Слышь, Гандзюк, ты ведь у нас местный… Гряда, похожая на крепостную стену… Приходилось видеть такую?

— Есть такая, есть. Сам когда-то залюбовался. Только отсюда далековато. Напрямик если — километра четыре, но придется сбить две пары сапог. А в обход — все восемь. Если держаться по правую руку — чуть ближе. Но там болото, — медленно, с ленцой объяснил сорокапятилетний боец из отряда Иванюка, направленный к ним связным.

— Тогда веди к ней, — потребовал младший лейтенант.

— Зимовать все-таки лучше здесь. Горы защитят от холодных северных ветров, до села и шоссе отсюда ближе. Лес тоже гуще. Да и ручей рядом. — Высказав все эти доводы, Гандзюк удобнее привалился к позеленевшему валуну и то ли задремал, то ли погрузился в какие-то свои воспоминания, будучи уверенным, что погнать его в дебри этого чертового нагромождения скал командиры уже не решатся.

До войны Гандзюк был лесником, его кордон находился недалеко отсюда, и вряд ли они смогли бы найти лучшего проводника. Однако от Гандзюка тоже услышали немногое. Шел он молча, отвечал односложно, причем так, что не всегда было понятно: согласен или возражает. Да и по окрестностям гряды вел как-то неохотно, стараясь не заходить в глубь плато — всё по краешку да по краешку.

— Но если немец прижмет по-настоящему, — вмешался Горелый, который до сих пор тоже предпочитал отмалчиваться, — лагерь нужно будет перенести под ту самую стену. Когда-то, еще школьником, я побывал по ту сторону Змеиной Камьяницы — так мы ее называем. Скалы, пещеры… На таких позициях держи оборону хоть целый месяц.

— Вот только собрались мы в этих лесах не для того, чтобы месяцами обороняться, — заметил капитан. — Гандзюк прав: к селам и шоссе отсюда ближе. А значит, действовать будет удобнее. Да и люди меньше будут изматываться.

Беркут действительно не сомневался в том, что лесник прав. Потому и решил: «Отдохнем минут двадцать, и еще раз обойдем окрестности, выбирая место для землянки».

Однако, убеждая других в том, что искать сейчас «крепостную стену» нет ни времени, ни смысла, сам капитан едва подавлял в себе желание тут же подняться и пройти хоть восемь, хоть все восемнадцать километров, лишь бы еще раз побывать на Змеиной гряде. В тех местах, где погибли его ребята, где, отстреливаясь последними патронами, уже не надеясь вырваться из этого ада живым, он упорно уходил к перевалу. Побывать, вспомнить своих бойцов, поклониться обугленным останкам дуба-патриарха…

В том бою Крамарчука с ними не было. Мазовецкий, побывавший на задании вместе с сержантом, остался жив. А вот сам сержант исчез. Если бы он уцелел, то, конечно, сумел бы найти его или отряд Иванюка. Тем более что в окрестных селах к тому времени опять заговорили об отряде Беркута. К тому же далеко уйти Крамарчук не мог. В любом случае он держался бы поближе к этим краям, к Днестру.

В серой туче медленно очерчивался нимб угасающего солнца. Лучи его поползли по листве березы, по замшелым камням и образовавшимся в каменных воронках усыпанным листвой озерцам.