Теплоход плыл под голубой негасимой зарей. Бирюзовые воды отражали лазурь, в которой брезжили иные миры, витали пленительные духи, посылали на землю весть о иных пределах, о нескончаемом блаженстве, о длящейся вечно жизни. На верхней палубе вдоль подиума горели свежие огни, волнующие своей чистотой. Подиум, застеленный светлым ковром, казался белоснежной, блестевшей под фонарями дорогой. Гости уселись за столиками, в стекле переливались разноцветные коктейли, мерцал лед, золотилось, шампанское. Есаул с соратниками сидел поодаль, отчужденный от прочего общества. Его старались не замечать. Он же замечал все — хмурого Франца Малютку, исполненного ревности к своей необузданной жене, пожелавшей отдаться Куприянову. Самого Куприянова, превратившегося в напыщенного самодовольного гордеца, после того как цветные молекулы перестали сообщать ему пророческое вдохновение. Посла Киршбоу, пребывавшего в задумчивости, отославшего в Гос-деп очередную шифровку о странных событиях, свидетелем которых он явился. Добровольского, пребывавшего в приподнятом настроении, как если бы ему выпал карточный выигрыш или молоденькая куртизанка усладила его по-французски. Губернатора Русака не было за столиком, и это тоже с удовлетворением отметил Есаул.

Вспыхнул аметистовый прожектор, и в его лучах возник кутюрье Словозайцев. Он был облачен в оранжевую хламиду буддийского монаха. Его босые ноги бесшумно ступали по ворсу ковра.

Череп был наголо выбрит. Длинные персты сжимали благовонную палочку, от которой струился серый дымок. Что означал этот образ восточного мудреца и философа, оставалось только гадать. Быть может, он намекал на кармический круг превращений, в котором вращалась заблудшая душа, переселяемая генными инженерами из человека в паука, из лягушки в горного орла, из микроба в повелителя человечества. Или же, напротив, он давал понять, что есть путь избавления от изнурительного круговорота форм, идей и страданий и душа, следуя за благовонным дымком, покинет абсурдное бытие и превратится в зарю, в абсолютную лазурь, в нескончаемое блаженство.

Словозайцев благостно улыбался и кланялся, обращая к собравшимся свое подкрашенное белилами лу-новидное лицо, обретшее сходство с ликами храмовых статуй.

— Любезные зрители, не хочу утомлять вас долгим показом. Отнеситесь к тому, что вам предстоит увидеть, как к милой шутке, которую позволил себе творец, отдыхающий от высокого творчества. Собаки, если они долго живут в доме, обретают сходство с хозяевами. Нам же удалось добиться этого сходства лабораторным путем, вводя в генетические структуры животного клеточный материал той или иной именитой персоны. Вам будет не трудно угадать, с кем из деятелей нашего общества породнилась собака. Вы различите в облике собаки черты фамильного сходства, и для вас по-новому прозвучит известное словосочетание «сукин сын». Оно берет свое начало из глубокой древности, когда скрещивание людей и животных происходило не в лабораторных условиях, но в обычных собачьих будках, или на псарнях, или на пастбищах, где скучающий пастух, вспоминая о доме, в час, когда дремлет стадо, мог приласкать тоскующую, как и он сам, собаку. Это направление в нашей лаборатории не главное, скорее побочное. Но несколько молодых генетиков взялись за скрещивание овчарок и кинологов, надеясь добиться оптимального взаимопонимания животного и человека, что необходимо при обезвреживании чеченских фугасов. Интересные результаты получены от скрещивания поисковой собаки и рецидивиста-уголовника — у гибрида появилось то, что детективы называют «нюх на преступника». И конечно, мы не обошли вниманием проблемы границы, которая в нынешней России разительно отличается от границы СССР. Нам уже нет необходимости скрещивать пограничных собак с персами, турками, поляками, румынами и болгарами. Теперь мы скрещиваем их с украинцами, латышами, эстонцами, казахами и грузинами. Не все наши вчерашние братья легко поддаются скрещиванию. Лучше всех скрещиваются эстонцы и латыши. Отгадка этого кроется в происхождении упомянутых, народов, в их глубинной природе. Но я отвлекся. Начнем представление.

На подиум вышла первая топ-модель. Ее вел на поводке служитель, приотстав, чтобы не мешать зрителям любоваться пластикой пса и изысканностью его туалета. Это был дворовый барбос с физиономией собачьего простолюдина, умный, хитрый, со следами враждебных клыков, шрамами от камней и укусов. На нем был новенький, ладно сидящий генеральский сюртук, с золотыми погонами и орденскими колодками. Передние лапы, пропущенные сквозь рукава, переступали слегка в раскорячку, что придавало модели особый шарм. Задние лапы облегали брюки с лампасами, сквозь особую прорезь был продет мохнатый, победно загнутый хвост. На голове, между собачьих ушей, красовалась фуражка с высокой тульей, на которой золотился двуглавый орел.

Пока барбос в генеральском мундире бывалой походкой полевого вояки шел по подиуму, кто-то из зрителей не удержался и крикнул:

— Да это Паша Грачев! — И все захлопали, пораженные удивительным сходством — криволапой походки, лихой осанки, хитрого выражения бегающих умных глаз.

— Вы правы, — произнес Словозайцев. — В 93-м году, во время расстрела Белого дома из танков, Павел Грачев стоял на набережной у гостиницы «Украина», прислонившись спиной к дереву. В руки ученых попала чешуйка его перхоти, прилипшая к древесной коре. Этой частицы было достаточно, чтобы провести скрещивание. Результат налицо.

Дворняга в генеральском мундире прошествовала по подиуму, ловко соскочила и удалилась с лихой небрежностью, с какой генералы покидают плац, чтобы париться в бане и пить водку.

В аметистовом озарении возник холеный породистый спаниель — бархатистая страстная морда, выпуклые, как вишни, глаза, волнистые кудри, нетерпеливое, сладострастное подрагивание кожи. Он был облачен в вельветовый свободный камзол, из рукавов выглядывали белые кружева, в шелковом, небрежно повязанном галстуке торчала золотая булавка. Задняя часть тела с махающим нервным хвостом была свободна от одежды. Весь кобелиный комплект был отлично виден и лишь подчеркивал породистость и артистизм, какой бывает у животных, привыкших к ласке, обожанию и мягким домашним диванам.

— Это Никас Сафронов, я узнала! — выкрикнула продюсер передачи «Тюрьма и воля», неравнодушная к известному художнику. — Несносный ловелас, соблазнитель! — И все взволнованно аплодировали, посылали спаниелю воздушные поцелуи. А тот улыбался во все стороны собачьей улыбкой, порывисто и страстно облизывался.

— И на этот раз вы угадали, — комментировал Словозайцев, дымя благовонной палочкой. — К нам в лабораторию попал кусочек ногтя, когда известный эстет делал себе маникюр. Мы приготовили клеточную инъекцию и оплодотворили яйцеклетку породистой суки-медалистки.

Спаниель удалился с сосредоточенным выражением морды, на которой восторг общения с публикой сменился азартом предстоящей работы в ателье, где его ожидала обнаженная натурщица.

На подиуме появился остроносый мопс в застегнутом пальто, в пышном кашне и кожаном картузе, прилепившемся между коротких ушей. Даже если бы физиономию мопса не искажала постоянная нервная судорога, если бы он не тыкал во все стороны нюхающим мокрым носом и к его пальто не был приколот значок ЛДПР, то все равно кожаный картуз выдавал в нем партийное и биологическое родство с популярным лидером партии. Что и было отмечено радостными возгласами: