Шрифт:
Николас, юноша, годами двумя постарше Адонии, спешно приготовлял шпаги. Они были безжалостно загублены местным кузнецом: их острые концы, раскалив, он загнул и сплющил, оставив в тупой оконечности тонкую щель. В этот просвет Николас вдевал шерстяной жгутик, завязывал его, обрезал концы, и обмакивал в горшок с краской. Конец шпаги Адонии он окрасил жёлтой краской, а свою обмакнул в зелёную. Подняв её к лицу, он задумчиво проговорил:
– Похоже на цвет помёта лягушки.
В этом была издёвка, и больше того – оскорбление. Но оскорбление такое, что не придерёшься. Ничего не было произнесено в адрес самой Адонии, и всё же стоящие рядом понимали иносказание.
Адония, Николас, Маленький и пятнадцатилетний Робин взялись за свёрнутые белые ткани. Они оказались грубо сшитыми балахонами. Набросив их через головы, подростки обвязали балахоны в поясах, тотчас превратившись в отряд белых мундиров.
Вызванные Глюзием вошли в круг. Подняли безопасные шпаги с ярко окрашенными наконечниками, приняли боевые стойки. Качнулись тела, коротко звякнул металл. И тотчас на снежно-белом балахоне Адонии, в самом центре поместилось зелёное пятнышко. «Помёт лягушки…» Лицо её было бесстрастным. Она научилась прятать обиду, но, как любая девочка-подросток, страдала от её присутствия в сердце. Нет, Адония фехтовала даже по строгим меркам Глюзия хорошо, но потенциала воли, необходимого для того, чтобы на самом деле оставаться бесстрастной, у неё не было. Противник, который всё же время от времени проигрывал ей, бессовестно пользовался её ранимостью. Вот и сейчас Адония досадно пропустила вполне безобидный выпад, и плечо её оснастилось ещё одним зеленоватым пятном.
«Он всегда очень умело расстраивает меня перед боем. Я ведь двигаюсь быстрее его, и он… Выпад!.. боится меня. Вот, явная дыра в его позиции, я могла бы сейчас… Тушэ!.. достать его… Выпад!.. Но локоть – как ватный.»
Тушэ! Выпад! Укол!
– Два – один, – негромко произнёс стоящий за кругом Маленький.
«Вот только он всегда на моей стороне…»
– Три – один!
«У манекена я – как змея, даже самой нравится. Почему же здесь, в схватке передвигаюсь как кукла?»
– Четыре – один!
– Стоп! – скомандовал Глюзий. – Обновите краску.
Адония, опустив шпагу, стояла, не выходя из круга. Её краска была постыдно свежа. Обмакнуть свою шпагу в горшок отправился один Николас.
– Внимание! – сказал Глюзий, когда Николас вернулся. – Завтра я отправляюсь в маленькое путешествие по южному побережью. Того, кто сейчас выиграет, я возьму с собой и буду давать персональные уроки. Алле!
«Это не совсем честно. Ведь видно же, кто выиграет. На мне – четыре пятна, на Николасе – только одно. Конечно, Глюзию приятней путешествовать в мужской компании, а не со мной – сопливой девицей. Любимицей патера… Хоть и мастер – а не совсем честно!»
Действительно, это было нехорошо. Условие произнесено не перед схваткой, а позже, когда многое было уже очевидно. И это неравенство являлось безусловно обидным для Адонии, и должно было её ещё больше ослабить. Однако имелось в ней свойство, которое в своё время помогло ей остаться жизнерадостным человеком в неравной войне с донной Бригиттой: чем в более сложные условия её ставили, тем увереннее она себя чувствовала. «Чем хуже – тем лучше».
«Николас уже ликует… – Адония ушла в низкую стойку, провела точный синистр. – … Он считает, считает уколы… а о втором условии, похоже, от радости-то забыл!»
Николас, с холодной полуулыбкой наблюдая за её лицом, почувствовал неподдельное удовольствие: вот то, что всегда до дрожи приятно! Лицо этой гордой девицы, любимицы патера, сделалось злым и отчаянным. Сейчас она бросится в стремительную, нелепую, разрушающую собственную защиту атаку. Обеспечено ещё два или три укола…
Да, она сделала отчаянное лицо и обрушила ряд злых, жёстких ударов. Николас, отступая, без особенных усилий парировал – и точно бросал выпады, – есть укол, ещё есть укол… Есть! Вот и седьмой!..
– Заступ!! – во весь голос вдруг выкрикнул Маленький.
Николас, увидев вдруг, как, отбрасывая маску отчаяния и обиды, лицо Адонии делается улыбающимся и счастливым, похолодел. Он ещё не понимал, в чём дело, но чувствовал, что где-то эта маленькая змея его перехитрила. Заполошенно осмотрел свой балахон – всего два жёлтых пятна. Метнул взгляд на её – семь зелёных!
– Заступ! – с металлом в голосе подытожил и Глюзий.
Николас глянул под ноги – и похолодел. Обе ступни его находились за белой, отсыпанной известью линией.
– Робин, Маленький! – не обращая больше на него внимания, скомандовал Глюзий. – В круг!
– Действительно, помёт лягушки, – сказала Адония, проходя рядом с онемевшим противником и со скорбной миной глядя на свой запятнанный балахон. – Поеду-ка к морю. Отмоюсь.
Невероятное дело
Адония наслаждалась путешествием. Неторопливое передвижение по зелёным лесам и полям доброй матушки Англии. Глюзий – верхом. В распоряжении Адонии – лёгкий крытый возок. Она же сама и правила парой спокойных лошадок. Чистый воздух, простор, птицы самозабвенно поют, кузнечики неостановимо стрекочут. Какие-то весомые бумаги, а так же деньги в кошельке Глюзия позволяют им ехать там, где они захотят – иногда и вовсе без дорог, по полям, по пригоркам, по затенённым лесным опушкам. А вечера! Лениво шевелящийся костерок, тёплые сумерки. Лошадки мирно хрустят травой неподалёку…