— При красоте она еще и умна.

— Хватила лиха — вот и умна. Была бы раньше умна, не попалась бы. Рассказывала, муж-то ее детдомовцем прикинулся.

— Сень, ты объясни, как она могла чуть ли не до состояния рабыни докатиться? В магометанство едва не склонилась?!

— Дочка. И поскольку ее женская суть попала в зависимость... Ты это позже поймешь. Оно еще войдет в твое соображение.

— Спасибо тебе, Сень.

— Валик больно жесткий. Приподнимись-ка, подушку подложу. Отец в тебе души не чает. О твоем будущем беспокоится. Томку ты не упускай. Сказка у вас с ней должна быть.

— Не надо, Ксения.

— «Наступают последние времена»... Ишь, сказанул. Душа заходится.

Вячеслав уткнулся в подушку. Она издавала луковый запах, оставленный ладонями Ксении..

Где сейчас Тамара? Где-нибудь в овощехранилище, потому что на полях нечего делать — грязь. Будь он с ней, он бы перебирал картошку за двоих, она бы, тепло закутанная, пела ему.

Он услышал ее грудной, пронизанный нежностью голос. И увидел ее. Она переходила горную речку. Он побежал к ней. На тягуне его сшибло и понесло вздувающейся водой. Тамара швыряла в него галькой и хохотала табачным басом Леонида.

Не просыпаясь, Вячеслав понял, что уже скован забытьем, порадовался, что видел Тамару. После он ходил среди костров. Они казались потухшими, и лишь еле заметно высверливавшиеся в пепле ноздри указывали на то, что костры полны скрытого устойчивого жара.

Овеянный сырым холодом, Вячеслав очнулся. На улице ревел огромный грузовик. Узоры занавесок скользнули по стенам. В нахлынувшей тишине уловил хрипловатое дыхание матери.

— Ты, мам?

— Вставай, кабы не опоздал на работу.

Она присела на край дивана, прислонилась холодной щекой к его затылку. Горячее дуновение задело ухо Вячеслава.

— Папа где?

— По улицам слоняется. Беда мне с вами.

Не отворачиваясь от стены, он нашел своей рукой руки матери. В армии они вспоминались мягкими, гладкими, невесомыми. И то, что теперь они были шершавы, со вздутыми жилами и раздавшимися суставами, испугало его. Глубокая старость. Приближение немощи. Тревога, как бы внезапно не умереть.

— Прости, мам.

— Чё ты — «прости»?

— Обещал спокойствие, а заставляю страдать.

— Виноватить не смею. Сам знаешь: мы с отцом убегом поженились. И моложе. Терпления не хватает. Сами одно исделали, с тебя требуем другое... Напраслину легко призвисти.

Леонид незаметно прокрался в комнату, включил люстру, проказливо прыгал перед зажмурившимися Устей и Вячеславом.

Он сцапал Вячеслава за ногу, потащил с дивана, беззаботно приговаривая:

— Мы пахали, ибо ночью будем резать трактора...

Перевозчиков еще не был отчимом Тамары, когда Вячеслав увидел его впервые.

Вячеслав выходил из квартиры, чтобы спуститься к Тамаре, которая пригласила его по телефону мигом примчаться — ей принесли на полчаса ролик с записями поп-музыки, и тут на лестничной площадке раздалось клацанье.

Из лифта под звяканье подковок появился незнакомый человек. По звуку подковок — их следовало привинтить потуже — легко было предположить, что он из небрежных, но внешность и одежда вовсе не подтверждали этого. Прическа с боковым пробором, как отлитая, щеки и подбородок гладкущие, наверняка они были бы глянцевы до стеклянности, если бы после бритья он не припудрился. Костюм и расстегнутый плащ совсем новенькие, ну только что со швейной фабрики, настолько пропитались нафталином, что дурманили своим запахом. Устя, оберегая камаевские вещи от моли, подвешивала в шкаф мешочки с нафталином, и вещи задыхались. Плащ и костюм коренастого человека с подковками были з а д о х н у в ш и м и с я. Позже Вячеслав узнал о том, что одежда Перевозчикова долго находилась в камере хранения Дома молодых специалистов, а сам он лечился в туберкулезной больнице, где Светлана Николаевна, м а т у ш к а Тамары, работала врачом.

В кулаке, поднятом на уровень плеча, человек держал фиолетовый с черными «коготками» георгин. Локтем другой руки он прижимал к боку огромную коробку, судя по ее форме и шелковой, крест-накрест, ленточке, с дорогими конфетами. Человек спросил доктора Светлану Николаевну. Его появление могло помешать Вячеславу побыть наедине с Тамарой, потому он, не отвечая, — мимо, мимо.

Притвориться неслышащим Вячеславу ничего не стоило. Маленьким мальчиком часто сидел дома один: мать толклась в очередях за продуктами, отец работал, сестры учились в школе, и, когда кто-нибудь возвращался и звал его, Вячеслав притихал, словно спит или умер.

Домашние, обнаружив Вячеслава, шумно радовались. От того, что заставил их волноваться, а также от того, что они щекотали и обцеловывали его, Вячеслав испытывал такое счастье, словно ему удалось полетать по комнате.

Детское невинное лукавство — повод для игры и радости — стало привычным для Вячеслава и постепенно преобразовалось в черту характера. Он так наловчился отмалчиваться, что те, кто обращался к нему — учительница ли, отец ли, командир ли, — думали: он плавает в мечтаниях.