— Фамилия не египетская и, уж конечно, не греческая, — задумчиво проговорил солдат. — Надо спросить офицера, можешь ли ты передать вот этот подарок, — он придал слову саркастическую окраску, — женщине с детьми.

— А почему ваш офицер вообще пришел сюда? — спросил Рагош-ски, задав вопрос так, чтобы он прозвучал не как вызов, а как праздное любопытство.

— Решилась участь ее мужа, а ее — определится поутру. Похоже на то, что рабство станет ее уделом и участью ее детей. Ей необходимо кое-что подготовить, кое-что распланировать. Она должна быть готова. — Солдат подтолкнул локтем сослуживца. — За девочку дадут немало: хоть она очень юная, зато весьма многообещающая.

— Точно, — откликнулся второй солдат, и голос его звучал так, словно все ему безмерно наскучило. — Ее следует продать даже в том случае, если всех остальных казнят.

— И мальчиков тоже, мне кажется, — уточнил первый. — Жаль, что младший не… нормальный.

— Мало на что такой может сгодиться, — фыркнул второй, тяжело опираясь на копье. — Не нравятся мне подобные задания.

— Не ходить же офицеру одному! — возмутился первый. — Что, если у женщины с детьми окажутся друзья?

— У них есть друг, — подал голос Рагош-ски.

— Но ты-то здесь не ради того, чтобы сражаться с нами. К тому же ты иноземец, а в этом случае схватка вдвойне неразумна, — улыбнулся первый солдат. — Но кое-кто из местных мог оказать сопротивление и встать на их защиту.

— И мы вдвоем могли бы и не справиться с ними, — пожал плечами второй, разглядывая Рагош-ски так, словно оценивал его. — Ты же мне опасным не кажешься.

Рагош-ски слегка поклонился.

— Сейчас не время, — рассмеялся он.

Солдаты захохотали вместе с ним и, вероятно, продолжили бы разговор, если бы из дома не вышел офицер, за которым, выкрикивая оскорбления и проклятия, семенила женщина, на которую воин не обращал ни малейшего внимания. Надев на голову украшенный гребнем из лошадиного хвоста шлем, он подал солдатам сигнал следовать за ним и напоследок крикнул через плечо:

— Через два дня мы вернемся, а тебе советую смириться с обстоятельствами!

Женщина вскрикнула:

— Тогда мой муж будет уже мертв! Мне нужно время, чтобы оплакать супруга вместе с детьми. Мы должны принести жертвоприношения.

— Оплачешь в рабстве. Боги благосклонно примут твою молитву, ведь в рабство ты попадешь по вине мужа. Но, как мне кажется, ученики твоего супруга, может статься, выкупят тебя вместе с детьми, — бросил ей в ответ офицер, удаляясь от убогого домишки большими шагами; следом за ним тронулись солдаты.

— Лучше бы тебе, Рагош-ски, не появляться здесь завтра, — посоветовал солдат, задававший вопросы. — Это тебе будет не на руку.

— Не исключено, — бросил Рагош-ски, замечая тем временем, что старший мальчик смотрит на него через дырку от выпавшего сучка в дощатой стене лачуги.

— Короче, я тебя предупредил, — провозгласил солдат уже возле первого поворота на улочке.

С суровым выражением лица Рагош-ски смотрел на удалявшихся военных. Он понимал, что следует принять решение незамедлительно. Как только солдаты скрылись из виду, он отворил ветхую калитку и двинулся к дому, не забыв о тележке.

— Знаю, время не самое удачное, но вам понравится то, что я принес, — сказал чужестранец, чтобы объявить о себе и представить плоды своих трудов.

Женщина с изумлением воззрилась на него.

— Не думала, что ты вернешься, — ошеломленно сказала она. И продолжала смотреть на мужчину, словно не веря собственным глазам. — Ты принес…

Дочь стремительно выскочила из ниши, где пряталась.

— Еда! Он принес еду! — Она хлопнула по грубой ткани, покрывавшей тележку. — Я чувствую запах пищи!

Мать обхватила ее за плечи:

— Успокойся, Талия.

Девочка изо всех сил постаралась сдержаться, отошла от тележки и лишь пробормотала тихонько:

— Я голодна…

— Все мы голодны, — сказала женщина, и голос ее выдавал безмерную усталость. Она взглянула на Рагош-ски. — И ты принес то, что обещал?

— Взгляни же сама, — предложил чужестранец, нагибаясь, чтобы развязать веревку.

Когда женщина откинула покрывавшую тележку ткань и увидела принесенную ей еду и горшок, повисла долгая тишина.