меня:

– Ты готова? Идем, лапочка, уже почти половина девятого.

Через несколько минут он вошел в ванную и поставил портфель на биде. Он

вынул у меня из Рук зубную щетку и

вытер мне лицо.

– У тебя свидание в половине десятого, ты помнишь? Да что стряслось?
– он

поцеловал меня в обе щеки, повесил

сумку мне на плечо и взял меня за руку. Он закрыл дверь квартиры на ключ. Я

продолжала плакать. Он спросил:

– У тебя есть темные очки?
– Потом вынул их из наружного кармана сумки. Я

позволила их надеть на себя, не

говоря ни слова.

Когда мы вышли из вагона метро, я все еще плакала. Я плакала, поднимаясь

по лестнице. За несколько шагов до

выхода, он снова спустился вместе со мной в метро, и мы вернулись домой. Он

толкнул меня на диван в гостиной и

закричал:

– Да говори же наконец... Что происходит, Бога ради?

Я не знала, что происходит. Я знала только, что не могу перестать

плакать. В шесть часов я все еще плакала. Он

отвез меня в больницу, мне дали успокоительное, и через минуту я плакать

перестала. На следующий день я начала лечение,

которое продолжалось шесть месяцев.

Его я больше никогда не видела.

Когда мое тело обрело свое привычное равновесие, я переспала с другим

мужчиной и заметила, что руки мои лежат

без движения на простынях: я забыла, что с ними делают. Конечно, я снова

взрослый человек, отвечающий за свои

поступки. Но мне кажется, что во мне что-то испортилось.

Прошли годы, а я до сих пор иногда задаю себе вопрос: сможет ли когда-

нибудь мое тело испытать что-либо, кроме

тепленьких, неярких ощущений?