Шрифт:
Выяснилось, что Казаков во время учебы принимал участие в студенческих волнениях и находился под надзором полиции. В Англии служил инженером и одновременно учился. Затем переехал в Америку, где работал на железной дороге. После революции вернулся в Россию и предложил свои услуги Наркомату путей сообщения. Его назначили начальником дороги.
— В годы гражданской войны, — продолжал он свой рассказ, — мы неплохо справлялись с воинскими перевозками. Но за это время транспортные средства сильно износились. Надо их восстанавливать, наводить порядок, повышать производительность труда — вот тут-то и начались мои мытарства, — вздохнул бывший начальник дороги. — Что я ни предложу — проваливается. Подготовил приказ об увольнении злостных прогульщиков, а профсоюз возражает. «Теперь, — говорит, — не старый режим». Хотел в мастерских ввести сдельные расценки — не разрешили. На железной дороге хозяйничают все, кому не лень. А тут еще конфликт с заместителем председателя Уральского областного Совета. Он потребовал у меня мягкий вагон для служебного пользования. А у них два вагона имелось. Я отказал. Он задержал на полчаса пассажирский поезд. Я за это объявил выговор начальнику станции. Снова конфликт. В общем, чем дальше в лес, тем больше дров. В конце концов меня арестовали по обвинению «в превышении власти». Потом освободили — не нашли оснований для предания суду.
— А дальше?
— На транспорт я не вернулся — боялся, что снова посадят, человек я на службе — непокладистый. Вспомнил тогда, что у меня есть диплом врача. В больницах врачевать не решился, а в Сибздрав пошел. Заведую курортным отделом и стыдно мне перед самим собой. До курортов ли нам теперь? Попросился на борьбу с тифом и вот разъезжаю. А в душе мечтаю — вернуться на транспорт, хоть и здоровье у меня сильно пошатнулось. Я путеец до мозга костей. Готов за свою работу нести какую угодно ответственность, лишь бы на доверенном мне участке я был хозяином, имел возможность проявить свою инициативу, ну и, конечно, чтобы сверху меня поддерживали…
— Квалифицированные специалисты нам очень, очень нужны, — горячо сказал Дзержинский. — Без строжайшего единоначалия мы из тупика не выберемся. Меня этот вопрос крайне волнует. Уже здесь, в Сибири, я издал специальный приказ по всем железным дорогам РСФСР об обязанностях и правах администрации. Хотите посмотреть?
Нарком стал искать в своей папке приказ, но не нашел.
— Вот мои тезисы, по которым был подготовлен текст этого приказа № 11.
Бывший начальник дороги читал про себя тезисы Дзержинского:
«…Законами Республики управление дорогами и ответственность за них целиком возложены на ж. д. администрацию и ни на кого больше, что никакого двоевластия на дорогах, в мастерских и депо, в управлениях быть не может и не должно, что только при этом условии транспорт может справиться с возложенными на него обязанностями».
Подняв голову, в устремленном на него взгляде Дзержинского он прочитал твердую решимость во что бы то ни стало претворить эти принципы в жизнь.
Беседа наркома с бывшим начальником дороги затянулась надолго. Прощаясь с ним, Феликс Эдмундович предложил:
— После сдачи дел в Сибздраве получите проездные документы и направление в НКПС к инженеру Борисову — Главному начальнику путей сообщения. Свое мнение я ему сообщу.
Когда посетитель ушел, нарком взял листок бумаги, на котором его рукой было написано: «Запиской по прямому. Москва». Это были указания, которые он собирался передать своему секретарю по прямому проводу в наркомат. Их было четыре. Карандашом он дописал пятое о враче-инженере, заведующем курортным отделом Сибздрава:
«…Его стаж — кончил Рижский политехинститут, Юрьевский медицинский факультет, институт путей сообщения в Лондоне, два года в Америке на заводе Гугенгейма, восемь лет на Канадской Тихоокеанской дороге. В начале 18 года назначен Невским начальником Западно-Уральской и Самаро-Златоустовской. За слишком жесткую линию конфликта довели до ареста его по постановлению Уралобластсовета. Затем идет его скитание. Впечатление производит самое благоприятное, как энергичный честный, исполняющий свой долг человек…».
Написав это, Дзержинский подумал: «Впечатление он производит хорошее, но этого, конечно, мало, чтобы назначить его на ответственный пост. Надо раньше убедиться — добросовестно ли он работал начальником дорог и при каких обстоятельствах ушел?»
И нарком дописал: «Прошу срочно собрать о нем сведения у Невского, Белякова, Белобородова и других и сообщить мне. Во всяком случае, направляю его в Москву к ЦН и в коллегию для личного с ним знакомства».
Дзержинский уже заканчивал свою запись, когда Благонравов, стоявший у окна, сказал:
— Феликс Эдмундович, к вам идет временный редактор «Сибирского гудка».
Дзержинский благожелательно вглядывался в лицо единственного сотрудника редакции.
— Вас, вероятно, интересует мое мнение о первых номерах газеты? Но говорить об этом рановато. Я знаю, в каких условиях вы ее выпускаете и уже дал телеграмму в Москву, чтобы срочно выслали ответственного редактора. Читал также в «Рабочем пути» заметку, в которой выругали «Сибирский гудок» за неграмотность. Ошибок в нашей газете, действительно, очень много.
— Феликс Эдмундович, — оправдывался сотрудник, — я один и физически не могу со всей работой управиться. Корректоров нет и мне, помимо всего, приходится самому вычитывать гранки. После верстки успеваю только один раз прочитать и вот…
— Лично вас я не упрекаю, но согласитесь, что мы не имеем права выпускать неграмотную газету. У нас немало железнодорожников учатся читать по газете. А чему мы их научим? Я поговорю с секретарем губкома партии, чтобы «Рабочий путь» помог вам своими корректорами. Это нетрудно сделать. Гораздо труднее добиться, чтобы наша газета точно била в цель, помогла нам выполнить задание Республики. Главное назначение «Сибирского гудка» — пробудить сознание всей массы сибирских железнодорожников, и, если смотреть правде в глаза, то многие из них еще инертны, равнодушны, еще полностью не прониклись сознанием своей исторической роли.