— Полагаю, ваши представления о новом веке несколько ошибочны, фельдмаршал. Германия — уже не имперская Германия. Мы — национал-социалистическое государство. И пойдем на все для достижения своей цели.

Фюрер хочет решения треклятого еврейского вопроса. Лично я не разделяю всех его политических идей, но я солдат и принес присягу верности, как и вы. — Бургдорф стукнул кулаком по столу с венецианской мозаикой. — Если мне отдают приказ, я повинуюсь ему полностью. Я люблю детей, особенно маленьких, но если завтра получу приказ убить в Европе всех детей младше двух лет, они будут убиты, невзирая на мои личные чувства, и каждый из моих подчиненных, кто не станет полностью подчиняться моим приказам, будет отдан под трибунал. Мы знаем о ваших религиозных убеждениях.

— Вы не верите в Бога, генерал Бургдорф?

— Вас не должно интересовать, во что я верю. Я солдат. С шестнадцати лет. Дело солдата — вести войну, а война означает убийства. Подозреваю, вы не полностью это осознаете. Должен вас предостеречь. Сейчас в Торгау находятся тридцать шесть генералов. Завтра двое из них будут расстреляны. Со мной, как видите, находятся два обер-ефрейтора. Я взял их полтора часа назад из танкового полка особого назначения. Эти люди снова распяли бы Христа, если бы получили соответствующее приказание. — Бургдорф подошел вплотную к Кессельрингу и угрожающе помахал полевой фуражкой перед его бледным лицом. — Они не поколеблются утащить генерал-фельдмаршала за мусорные ящики и расстрелять.

— Герр Бургдорф, должен предупредить, что я пожалуюсь рейхсмаршалу на ваше неслыханное поведение.

Бургдорф, совершенно уверенный в себе, рассмеялся.

— Уж не думаете ли вы, что я нахожусь здесь по собственному желанию? Я прилетел сюда по прямому приказу фюрера, и я не один. Что касается рейхсмаршала, я бы не полагался на его помощь. Он недавно впал в немилость. Между нами, фюрер терпеть его не может. Люфтваффе сейчас находятся на заднем плане. Фюрер считает их почти бесполезными.

— Мои десантники сражаются здесь, в Италии, как черти. Если они будут так продолжать, никого из них в живых не останется.

— Фюрер не станет лить слез из-за этого, — сухо ответил Бургдорф. — Я могу забрать вас с собой в Берлин и отправить в Торгау, где в одно прекрасное утро вы тихо отправитесь в вечность за то, что не предотвратили этой истории с Монте-Кассино. Завтра в одиннадцать часов у меня состоится важное совещание с двумя командирами дивизий и несколькими командирами полков по поводу операции «Ошейник», и горе вам, герр фельдмаршал, если хоть одно слово достигнет Ватикана. Обергруппенфюрер Мюллер навел порядок в службе безопасности. Наши агенты в Ватикане доносят нам обо всем. Мы хотим спровоцировать Пия на протесты против преследования евреев и заставим его раскрыть свой большой рот, будьте уверены.

— Хотите арестовать папу? Это безумие. Вы, должно быть, шутите, герр генерал!

— Я совершенно серьезен. Думаете, у меня есть время на шутки?

— Этого делать нельзя, — хрипло прошептал фельдмаршал, теребя Железный крест.

— Можно сделать и более того, — насмешливо произнес Бургдорф. — Пий будет не первым в истории папой, взятым под арест.

— Чего вы надеетесь этим добиться?

— Того же, что ликвидацией синагог и евреев. Ваше дело — следить, чтобы приказы Берлина исполнялись. — Бургдорф положил сжатые кулаки на венецианский стол. — И если вам прикажут, вы пустите папе пулю в затылок.

— Но это чудовищно, — прошептал генерал-фельдмаршал.

— Сообщить фюреру о вашем мнении, когда я буду делать доклад? Неужели не понимаете, что фюрер выше всякой критики? У нас много людей, способных занять ваше место. Вопрос вот в чем, генерал: намерены вы соблюдать клятву верности или нет? Вы верующий человек. Вы приносили клятву на Библии?

— Герр генерал, я не нарушаю клятв.

— Мы и не ожидали, что вы нарушите, герр фельдмаршал. Берлин вполне сможет оправдать любую ликвидацию папы. Католичество — самое опасное препятствие на нашем пути.

— Можно подумать, что вы прибыли от Сталина, герр генерал.

Бургдорф похлопал по блестящему голенищу своей длинной тростью. Лампасы на его брюках краснели, как кровь.

— У нас не национальная война. Если мы проиграем, наша роль как великой нации, а может быть, и само наше существование придут к концу. Вот почему эту войну нужно вести с невиданной твердостью и жестокостью. Мы не остановимся ни перед чем. Если в наших рядах есть офицеры, которые не станут беспрекословно выполнять приказов из Берлина, они будут уничтожены вместе с их семьями. Когда Берлин передаст кодовое слово «Ошейник», ваш долг командующего будет состоять в обеспечении выполнения этого приказа. — Бургдорф задумчиво посмотрел в окно. — Операция «Ошейник» секретна. На бумаге ее не существует. — Он улыбнулся и сильно ударил тростью по голенищу. — У Кремля и Принц-Альбрехтштрассе есть нечто общее: они полагаются на недостаток воображения у буржуазии. Явление может быть таким огромным, что покажется совершенно невероятным. Неважно, если несколько проницательных умов поверят в это, если многочисленная тупая буржуазия не сможет этого постичь. Когда правда просочится наружу, она тут же будет объявлена ложью и придаст исполнителям романтический ореол гонимой невинности.

Генерал-фельдмаршал уставился на Бургдорфа с таким выражением, словно считал его помешанным или адъютантом Сатаны.

— Если мы проиграем войну, — сказал он надтреснутым голосом, — то будем осуждены исторической правдой со всей ее суровостью.

Бургдорф покачал головой.

— Берлин сможет обернуть дело так ловко, что это превзойдет самое необузданное воображение. Во-первых, мир будет потрясен. Потом возникнут сомнения, и не пройдет десяти лет, как буржуазия откажется принимать очевидные факты. Папа боится и Сталина, и Гитлера, и причины для этого есть. Мы увезем его в Берлин, официально — для защиты.