–  Довольно стрелять. Бросьте оружие, сдавайтесь!

Притихли наши стрелки, окружившие площадь, и минометчики Некрасова, все ждали, что будет дальше.

–  Мы сохраним вам жизнь, - продолжал Леопольд.
– Сопротивление бесполезно, бессмысленно. Выходите!

Его слушали, и гвардии лейтенант решительно приподнялся и махнул рукой. И тотчас ударила злая очередь. Разрывные пули раздробили печной кирпич рядом с Некрасовым. Он укрылся. МГ продолжал хлестать по окрестным домам и ячейкам, которые наспех отрыли стрелки.

–  Гады!
– выругался командир стрелковой роты.
– Огонь!

Вслед за стрелками ударили минометы. Они накрыли дом, где скрывались вражеские солдаты, и те, выжившие чудом, одуревшие от ужаса, выползли на четвереньках и подняли руки. Допрашивал их Некрасов. Немцы, грязные, с серыми, дрожащими лицами, бормотали:

–  Их бин арбайтер, их бин арбайтер, - и жалко и льстиво улыбались.
– Гитлер капут.

«И все врут, стервы», - с ожесточением написал в связи с этой историей Некрасов в письме к товарищу. Но в душе он сохранил и знамя гамбургских рабочих, и стихи Гете, и прекрасные немецкие города, о которых рассказывала Серафима Дмитриевна.

…Войска 11-й гвардейской армии более месяца продолжали сражаться теперь уже на Витебском и Минском направлениях, прорвали полосу обороны врага. Но фашисты сумели создать новый сильный рубеж и оказали упорное сопротивление. Наши соединения вынуждены были временно перейти к обороне.

Измученный и больной Леопольд продолжал командовать ротой: «Положение у меня сейчас «хуже губернаторского», но перспективы улыбаются (зачеркнуто), правда, схватил воспаление легких, но уходить не хочу: некому командовать подразделением».

В начале февраля сорок четвертого года Некрасов был тяжело ранен:

«Я очень ждал от тебя письма изо дня в день до 3-го февраля. А 3-го я пошел в наступление. До 11.55 шел в одну сторону, а после этого часа пошел «наступать» в другую сторону с разбитой головой, так что сейчас томлюсь в несчастном офицерском госпитале, лечу «головешку» и не дождусь дня, когда отсюда вырвусь обратно на фронт, а то там Витебск без меня возьмут».

Глава шестая. Томик Маяковского

1

Это было вскоре после овладения Городком, в самом конце декабря сорок третьего года.

В морозном тумане тускло мерцали костры, зыбкие отблески пламени ложились на истомленные лица красноармейцев. Натянув поверх шинелей задубевшие плащ-палатки, бойцы зябко подремывали, ожидая, когда в котелках закипит вода. Две недели непрерывных боев и пеших маршей под Невелем и Городком измотали их донельзя. Наконец-то наступила долгожданная передышка и можно укрыться от ветра в овражке, присесть на замерзшие кочки и пеньки, не хоронясь от пуль и снарядов, обсушиться у огня.

В тот час и подошел к своим минометчикам гвардии лейтенант Некрасов, оглядел усталых ребят, и захотелось ему развеселить их и ободрить.

–  Что приуныли, гвардейцы?
– спросил он.
– Все же прекрасно: и наступаем вовсю, и живы-здоровы. Только, конечно, выспаться нам не придется, не выйдет…

–  Ясное дело, - ответили ему.
– Как захрапишь, тут и команда - подъем.

–  Эх, бы теперь в теплую избу, на солому, переночевать минуть шестьсот, да еще…

–  Пока такое удовольствие не предвидится. Так что нечего зря время терять, давайте-ка песню споем!

–  Это можно.

И Некрасов завел песню. Голосом он не отличался, зато музыкальный слух и память на слова и мелодии имел отменные. Нотную грамоту изучил еще в седьмом классе, в струнном кружке у Мишариных. Пел, как говорится, не голосом, а душой.

Запев его подхватили.

С того декабрьского вечера ротные, а то и батальонные «концерты» повторялись нередко: как выпадает кратковременный отдых, раздается голос ротного командира. Пел он и на марше, чтобы веселее было шагать и тащить увесистые «самовары». Однажды в письме к Октябрине Ивановой Леопольд раскрыл свой фронтовой репертуар:

«С вечера обычно начинаем петь песни, перепоем все - от народных до Штрауса и Глинки. В исполнении последних участвую только я, остальные слушают».

Любил Некрасов «Попутную» Глинки, бетховенские «Застольную» и «Шотландскую», арии герцога из «Риголетто» Верди, Галицкого из «Князя Игоря» Бородина и, конечно, схваченные из предвоенного кинофильма «Большой вальс» вальсы Штрауса. Вместе с ним минометчики и стрелки дружно пели «Светит месяц», «Запрягайте, хлопцы, коней», «Валенки» - в подражание знаменитой певице Руслановой. И, разумеется, военные: «Шел отряд по бережку», «Полюшко-поле», «Катюшу», «Темную ночь» и «Землянку». Леопольд хранил в памяти много шуточных и озорных песенок, которые привязались во дворе и школе.