— С этим проблем не будет, — сказал Папанин. — Где-нибудь на Итальянской улице или на Генуэзской. Может, возле Лазаревского сквера. Там всегда очень многолюдно.

— И все это за день? — с сомнением спросил Кожемякин.

— За сутки. Сегодняшний день и ночь. К утру мастерская должна быть так оборудована, чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений.

До вечера было еще далеко, и Бушкин вызвался съездить в Феодосию и там вместе с Гольдманом поискать подходящее помещение. Благо, пустующих пока что было еще немало. Но надо было найти такое, чтобы оно отвечало всем их требованиям: для каждого мастера было бы по комнате, а у мастера по ремонту замков — и вторая, смежная, из которой можно было бы наблюдать за посетителями.

К тому же с помощью нескольких красноармейцев, которых выделили в подчинение Бушкину, надо было привести помещение в надлежащий порядок.

Бушкин покинул кабинет, Кольцов вышел его проводить. Выслушав последние наставления Кольцова, он уверенно сказал:

— Хотите — верьте, хотите — нет, но наша затея увенчается успехом.

— С чего ты так решил?

— Мне сегодня приснился снег. Вроде иду я это по полю, а кругом снег. От края и до края. Чистый, пушистый.

— Ну, снег. Ну и что?

— У меня бабка полуцыганка была. Ее дед из табора украл. Ну, не то, чтобы украл, она сама с ним сбежала. Полюбила, должно быть. Так она умела как-то сны разгадывать. Чистый снег — это удача, радость.

— Глупости все это, Бушкин, — улыбнулся Кольцов.

— А я верю. Еще когда пацаненком был, запомнил. Бабушка так говорила: когда человек умирает, его тело на земле остается, а душа в какой-то иной мир переселяется и оттуда за нами наблюдает. Они там все про всех знают: и что было и что будет. А сон, это знак оттуда. Предостеречь могут, если на человека какая-то беда надвигается. Словами сказать не могут. Человек должен сам расшифровать свой сон, понять посланный оттуда знак.

— Ты же большевик. А сколько глупостей намешано в твоей умной голове, — укоризненно покачал головой Кольцов.

— Одно другому нисколько не мешает. Вот вам пример. Мы когда с товарищем профессором в Париж с бриллиантами ехали, мне в поезде приснился сон. Никому не рассказывал, вам первому. Будто гроза такая, что от молний светло, как днем. А грома не слышу, тишина. И мы с товарищем профессором идем по грязи. А она все глубже, уже чуть ли не по пояс, еле-еле идем. Товарищ профессор уже задыхается. И просит меня: иди один, может, еще спасешься. Я его тащу, а он сопротивляется. И вдруг, чувствую, где-то глубоко под грязью вроде как твердое что-то. Стал ногами в это твердое упираться и вышел на поляну. А там зеленое все, солнце, море цветов. И я еще подумал: «Красота какая! Вроде как в раю». Такой вот сон! И ведь все сбылось: и бриллианты нашли, и домой благополучно вернулись.

— Ты вот что, Бушкин! Ты эти глупости больше никому не рассказывай! — сердито сказал Кольцов. — Не расхолаживай людей. А то и впрямь подумают: зачем нам стараться, если и без наших стараний все хорошо образуется.

И Бушкин уехал.

Кожемякин и Папанин со своими красноармейцами занялись остальным: вывеской, поисками среди своих бывших сапожников, портных различного сапожного и портновского инструмента.

Все так поверили в эту задумку Кольцова, что комендатура превратилась в подобие пчелиного роя.

Сапожника нашли среди своих. Многодетный пулеметчик Калиберда сказал, что дело это ему знакомо. Пошить сапоги или ботинки он, конечно, не сумеет, а подметку подбить или латку на сапог пришить — это не вопрос. Своим шустрым детишкам ему чуть не каждый день приходилось чинить обувку.

С портным оказалось потруднее. Но решилось и это: истопник комендатуры в молодости был подмастерьем у еврея портного, и с тех пор на досуге обшивал не только свою семью, но и соседей. У него оказалась вполне приличная швейная машинка «Зингер» и вся портновская атрибутика.

Красноармейцы и папанинские партизаны мотались по Владиславовке в поисках всего, что еще было необходимо для мастерских: сапожные колодки, металлические лапы, дратву, березовые гвозди, куски кожи на подошвы — словом, выпрашивали все, что могло бы убедить будущих посетителей в том, что это настоящая мастерская.

Из кабинета Кожемякина забрали большой обеденный стол. В домашней мастерской не до конца разграбленного имения купца Свечникова отыскали верстак, тиски и различную слесарную мелочь.

Все добытое складывали в грузовик.

Вывеску сотворили из двух прямоугольных листов кровельного железа, выпрошенных в депо. Там же разжились черной и красной краской, другой не было. В связи с этим разгорелся нешуточный спор, какой у вывески должен быть фон. Одни настаивали на черном с красными буквами. Другие с ними не соглашались:

— Такая вывеска только для погребальной конторы.

Выбор был небогатый. Остановились на красном фоне с черными буквами. Вверху крупно написали «Ремонт» и ниже рядочком: «одежды, обуви, замков». «Изготовление ключей» на вывеске не вместилось.