К вечеру, когда из Феодосии вернулись Гольдман и Бушкин, у Кожемякина было все готово. Гольдман доложил, что подходящее помещение они нашли на Базарной площади, в одном из трех каменных корпусов. Прежде там размещался магазин галантерейных товаров, который прекратил свое существование незадолго до того, как врангелевские пароходы покинули Крым. Вместе с кубанцами генерала Фостикова бежал за границу и владелец магазина купец Рукавишников, отец которого на свои средства устроил на Феодосийском насыпном молу маяк с переменным светом.

Ночью приехал Миронов. С Харькова Манцев отправил его «литерным», который до Джанкоя домчался без всяких задержек и, высадив его, побежал дальше, в Симферополь. А Миронов не без труда, на попутных маневровых паровозах и даже на дрезине к полуночи добрался до Владиславовки.

Встречал его Бушкин. Первое, что сказал ему Миронов, повергло его в легкое замешательство:

— Имейте в виду, никаких сейфов я вскрывать не буду. У меня теперь новая жизнь. И мне нравится быть честным человеком.

— А никто вас и не заставит.

— В таком случае, зачем мне было приказано волочь на себе эту кучу железа? — Миронов пнул носком сапога свою тяжелую ношу.

— Возможно, придется кого-то проконсультировать. Для наглядности.

Бушкин подхватил гремящий железом ранец Миронова.

— Я почти забыл своё непочтенное ремесло. Нет, не так. Я, даже если бы захотел, уже не смог бы вскрыть серьезный сейф: не те руки, не те глаза, не тот слух. В коммуне я занимаюсь мужской работой, мои руки огрубели. Но, дай Бог здоровья товарищу Кольцову, я теперь, может быть, впервые в жизни, откровенно счастлив. И лучшей доли себе не желаю.

Пока они шли по темным улицам Владиславовки, Миронов продолжал рассказывать:

— Знаете, у нас в семье было много детей, две няни и две гувернантки. Жизнь мне портили только занятия французским и музыкой. А в остальном — веселое, беззаботное и шумное детство. Вероятно, так выглядит детское счастье. И я все задумывался, а как же выглядит взрослое счастье? Теперь там, в коммуне, я его познал. У нас там около полусотни детишек: беленьких, рыженьких, конопушных, курносых — на любой вкус. Извините, Бушкин, у вас есть дети?

— Не довелось, — не совсем впопад ответил Бушкин.

— Уже надо торопиться, — сказал Миронов. — У меня там, в Основе, есть на примете одна замечательная дама. Я уверен, она вам понравится.

— Это интересно, — бесцветным голосом ответил Бушкин. — Еще поговорим. Потом, позже.

И Бушкин стал рассказывать Миронову о бандах, которые грабят богатые имения, ломами и молотами пытаются вскрывать тяжелые бронированные сейфы.

— Какая мерзость! — поморщился Миронов. — Хорошие сейфы требуют деликатного обращения и тишины. Их раздражает даже грубый голос. Да-да!

— Ну, это вы уж загнули! — хмыкнул Бушкин.

— Представьте себе! Однажды я работал со сложнейшим сейфовым замком конструкции англичанина Шубба. Дело ночное. Нервы. А за моей спиной еще трое: наблюдают, разговаривают, ссорятся. А у меня, хоть плачь, ничего не получается. И тогда я попросил всех выйти. А сам так ласково поговорил с замком, попросил его меня не подводить. И что вы думаете? Едва я дотронулся до его нутра щупом, как все шесть пластин одновременно поднялись. До сих пор не могу объяснить, почему так произошло.

Кольцов встретил Миронова радостно. Миронов торопливо рассказал ему об Основе, о Заболотном, о его детях Кате и Коле. И одновременно напряженно наблюдал за сутолокой, которая творилась вокруг него. На всякий случай повторил, теперь уже Кольцову:

— Но, прошу вас, Павел Андреевич, не заставляйте меня вскрывать замки. Я уже разучился. Я вполне доволен своей новой жизнью.

— Замки вскрывать вы не будете. Надо будет только убедительно сыграть знакомую вам роль опытного «медвежатника», знающего себе цену. Если придется, поторгуетесь — и не сойдетесь в цене. И все. Мы будем рядом, в обиду вас не дадим.

И Кольцов рассказал суть своей затеи. Задача: поймать банду грабителей. Разыгрывается этот спектакль лишь в надежде, что бандиты придут к нему.

— Нам важно увидеть хотя бы одного из них. На этом ваша миссия заканчивается.

— Рискованная затея. Ставлю сто против одного, что из этого ничего не получится, — с сомнением сказал Миронов.

— Почему?

— Потому, что я плохой артист. Они это сразу поймут. А мне, между прочим, еще жить хочется. Она у меня только наладилась.