В трактате Бернарда Пенота (XVI в.) «Философические вопросы и ответы» («Questiones et Responsiones Philosophicae») Царица Савская, «облаченная в прекраснейшие белые одежды», сравнивается с «нашим Меркурием»{228} — женственным Меркурием Философов. А у латинского богослова, святого Гонория Отунского (XII в.) в работе «Зерцало Церкви» («Speculum Ecclesiae») есть совсем уж удивительное и загадочное место, где сказано о евхаристии Царицы Южной: «Когда же Царица Южная тело и кровь свою ученикам своим отдала (tradidit), Иоанн к груди Иисуса припал и испил тогда из этого источника Премудрости, и потом возвестил миру тайну Слова, а именно, [Слова], сокрытого в Отце, ибо в груди Иисуса скрыты все сокровища Премудрости и знания» (Patrologia Latina, 172, 834).

Разумеется, это можно рассматривать как аллюзию на библейскую «трапезу Премудрости»: «Премудрость построила себе дом, вытесала семь столбов его, заколола жертву, растворила вино свое и приготовила у себя трапезу» (Притч. 9: 1–2). Можно констатировать христологичность образа Софии-Премудрости у Гонория Отунского. И все же евхаристия Царицы Южной выглядит как самостоятельный, сокровенный мотив в этом описании Тайной Вечери. А если учесть сближение образов Софии-Премудрости и Зари Восходящей («Aurora Consurgens»), огненноликой Шехины, то возникают уверенные ассоциации с алхимическим полярным мифом, тем более, что в нем преисполнение человеческого сердца «Солью Духа» создает тот Магнит, который позволяет отправиться в мистическое peregrinatio к Полюсу Мира — обители Сердца Меркурия. А ведь, как утверждают алхимики, Царица Савская и есть и «Соль металлов», и Меркурий Философов…

Впрочем, алхимический полярный миф — это еще не достаточное обоснование того тезиса, что заявлен в названии этой главы. Тогда, может быть, апеллировать к сравнительному языкознанию?

Да, с высоты «Вавилонской Башни» С. А. Старостина открывается впечатляющая картина. В поисках протолексемы *SB, которая могла бы послужить глубинным истоком для названия сабиев, обнаруживаем ностратические слова *sVbV, чистый; *[s] VpV, испытывать, пробовать; *[s] abV, знак, слово. Они образуют семантическое поле, безусловно коррелирующее с целокупным образом сабейского Гнозиса. Идеи чистоты, очищения (а основной ритуал сабиев-мандеев — это как раз крещение, погружение в текучую воду); познания, невозможного без проб и испытаний; и, главное, понятие знака (как раз у этого ностратического корня более поздние дериваты дают формы sab-) как основы любого посвящения в таинства…

Промежуточным звеном между ностратическим, палеолитическим, неосязаемым на уровне исторических реалий протосабейством и зафиксированным в источниках сабейским Гнозисом, наверное, можно считать фрако-фригийских сабов. Это слово (, ), восходящее, по-видимому, к палеоевропейской древности, отразилось в эпиграфике Фригии, во фракийском эпитете Диониса (или самостоятельном теониме) — Сабазий, в личных именах и географических названиях. Лингвисты допускают, что речь может идти не о самостоятельном племени, а о жрецах-сабах, имеющих отношение к Дионисийским (Сабазийским) мистериям. Тем более, что возглашение неофита в честь Диониса-Вакха звучало как Е ! (или Е !){229}.

Фрако-фригийский регион, в соответствии с выводами, сформулированными в этой книге, а также с традицией александрийской алхимии, можно рассматривать как промежуточное звено между реконструируемой гипотетически гиперборейской алхимией и алхимией греко-египетской. А в связи с северным «вектором» в историческом сабейском Гнозисе можно добавить, что ведь мандеев-сабиев, кроме всего, по праву именуют последователями религии Полярной звезды. Этот южный народ чтит Полярную звезду как врата Мира Света. Мандеи молятся, обратив свое лицо к северу. Внятного объяснения этому обычаю нет.

Что касается сопоставления религиозно-мифологических реалий сабейства (в расширительном, инициатическом значении этого слова) и нордической, палеоарктической традиции, то нельзя забывать об одном исключительно важном открытии выдающегося исследователя сибирских древностей Л. Р. Кызласова — о доказанной им в конце XX века манихейской интерпретации ряда археологических находок в Хакассии, на севере Центральной Азии и об осмыслении им северного манихейства как сибирского варианта сабейской традиции{230}. Таким образом, вырисовывается еще одно вполне реальное, конкретно-историческое связующее звено между, с одной стороны, сабиями Харрана и Сабы, а с другой — верованиями некоторых народов Российского (Сибирского) Севера. Согласно выводам Л. Р. Кызласова (в кн.: «Сибирское манихейство»), реликты северного манихейства прослеживаются у тюрков Саяно-Алтайского региона (алтайцев, хакасов, тувинцев, тофаларов и других этнических групп), у эвенков (народ тунгусо-маньчжурской языковой принадлежности), у говорящих на языках уральской языковой семьи хантов и селькупов, а также у енисейских кетов.

Благодаря включению северного манихейства в сферу сабейской инициатической традиции особый смысл приобретают ассоциативно-семантические аналогии сабейского (мандейского) космогонического понятия «Танна» и центральноазиатского теонима Тэнгри, во всем комплексе их аллитерационно-символических отображений. Танна — образ загадочный и не имеющий академической этимологизации; это нечто подобное космогоническому Яйцу, мистический пламенный Тигель; растворение Танны маркирует рождение мира. В ностратическом дискурсе в качестве этимонов для этого понятия можно предложить лексемы *tVnV, жемчужина (с алтайскими и уральскими дериватами), *tVV, твердый, плотный: убедительная субстратная основа для сабейского понятия. Идея растворения твердой Жемчужины-Яйца вполне космогонична.

А очень похожее ностратическое слово *tVngV, полный, изобильный проецируется и на еще более древний борейский уровень, в форме TVNKV: палеолитический праобраз гностической Плеромы? От этой же праформы может происходить и теоним Тэнгри; его ауслаут предположительно сопоставим с ностратическим *rVx.wV, веять, дуть (понятие духа, божества?). По-видимому, и в южном сабействе, и в тэнгрианстве севера Центральной Азии мистериальные архетипы ностратической эпохи, связанные с Танной как Матрицей творимого бытия и с Тэнгри как Великим Небом, как Богом по преимуществу, тысячелетиями существовали в качестве глубоко осознанной, структурирующей основы посвятительного опыта и самого религиозного мироощущения. Наверное, и шумерское dingir, бог, и полинезийский теоним Тангароа при внимательном диахроническом рассмотрении укладываются в обозначенную здесь схему.