– Ты мне не мешаешь, – сказал он женщине, подходя ближе.

Он долго не мог придумать с чего бы начать разговор. Ругийка застыла, как изваяние. Взгляд Волькши упал на ее руки, сложенные на животе. Рукава задрались, и темные пятна синяков в бледном свете Луны выглядели просто чудовищно.

– Знаешь, а я сегодня дал в морду одному из тех, кто пытался взять тебя силой, – поведал он Эрне с каким-то непривычным для себя жестоким удовольствием.

Та ничего не ответила, но встрепенулась, от чего ее лицо стало лет на пять моложе, глаза ее заблестели, а на щеках заиграли ямочки. Это продолжалось всего несколько мгновений, но от ее безмолвной благодарности Волькше стало почти так же тепло, как в доме Кайи, когда та узнала, что Годинович прибежал защищать ее от Рыжего Люта.

– … Варглоб, – вновь с трудом перескочив запретное слово, начала Эрна: – а кто вы такой?

– Я – венед. Из Ильменьских словен, моя мать латвица… – Волькша прикусил губу, соображая, что бы еще поведать о себе.

– Спасибо, …, но я хотела знать, кто вы на корабле? Почему морские разбойники вас слушаются, как своего старшину? Вы, должно быть из знатной семьи?

– Да, уж какой знатный, – прыснул Волькша: – Сродник бороне да господин корове. Я из самоземцев… бондэ… кнехт, наверное.

Эрна улыбнулась и кивнула.

– Но почему же они вас слушаются?

Волькша замялся. Как-то не хотелось ему хвастаться перед ругийкой своим даром. Не так уж он и хорош. Вот толмачество – другой разговор. Вспомнилось Волкану, как отбаярил он Хрольфов маснкап от суровых эстиннов.

– Я много слов знаю, – ответил он наконец: – во всех наречиях Восточного моря смыслю.

– Так ты выходит у викингов вроде ушей и языка? – восхитилась Эрна, но тут же потупилась, сообразив, что по недомыслию посмела обратиться к Варглобу на «ты»: – Извините меня, мой господин.

– Эрна, ну, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, не называй меня «господином» и давай на ты, – совсем по-мальчишески взвился Волькша.

Женщина смотрела на него округлившимися глазами и чуть заметно качала головой.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, Эрна, говори мне ты, – Волькша только что не топотал ножками и не дул губы. На сестру Ластю такое ребячество всегда действовало безотказно. Она начинала отворачиваться, чтобы скрыть улыбку и, в конце концов, соглашалась на то, о чем ее просил брат.

Но глаза Эрны, чем дальше, тем больше наполнялись ужасом.

– Что, Эрна? Что? – удивился Волькша.

– Я не могу, – едва слышно созналась молодая женщина.

– Чего ты не можешь?

– Я не могу не говорить вам «господин» и не могу говорить «ты».

– Почему?

Эрна с диковатым блеском в глазах уставилась туда, где днем можно было бы увидеть море. Она развязала тесемки чепца, точно он душил ее, и стащила его с головы. Непокорные волнистые волосы рассыпались по плечам. В лунном сеянии Волькша залюбовался их переливами.

– Так почему же? – уже не так настойчиво, как за мгновение до этого спросил Волкан.

– Муж так приучил, – ответила Эрна, точно сознаваясь в том, что у нее одна нога короче другой.

У венедов тоже было заведено, чтобы жена и дети относились к отцу семейства с почитанием. Но чтобы супруга не могла слова сказать, не назвав мужа господином, – такое было для Годиновича в диковинку. Ни у свеев, ни даже у сродных ругиям турпилингов он не видел ничего подобного.

Ни мало не сумляше, Годинович поделился с Эрной этими соображениями. Как же он был удивлен, когда молодая женщина заплакала. Волькша потратил множество слов, чтобы успокоить ее и разговорить. Он даже начал думать, что Макошь свела его с одержимой: уж так упорно Эрна отвечала слезами на его расспросы. Но не даром Волькшиного отца, Годину, звали порой Родомысличем, мало кто был так же рассудителен, как Ладонинский самоземец. А Волкан был его сыном во всем.

Однако то, что он услышал из уст Эрны, заставило его признать правоту Ятвы, когда та говорила, что лучше порой пребывать в неведении. Повесть ругийки легла на его сердце горючим камнем и замазала мрачными красками красоты Одерской ночи.

У Эрны было пять братьев. Она была младшей, долгожданной дочерью и единственной любимой сестрой. Даром, что ей дали имя Эрна – Первая. Все счастье ее родителей венчалось ею. Братья могли драться друг с другом из-за вкуснятинки, но стоило Эрне попросить у них «хоть кусочек», и они наперегонки отдавали ей то, что она просила. Никто и никогда не смел обижать рыжую девочку, за спиной которой всегда высилось полдесятка удалых парней.

Мать Эрны не поделила тропинку с гадюкой, когда девочке было одиннадцать лет. Как болотная тварь попала на песчаный Волин, неизвестно. Может быть, и не гадюка это была вовсе, но через полдня после укуса у доброй женщины посинели губы и она умерла, точно замерзнув на лютом морозе.

Какое-то время, пока жены старших братьев не приняли на себя заботы по хозяйству, младшая дочь была хозяйкой большого и дружного дома. Но это нисколько ее не тяготило, потому как отец и братья всегда были готовы выполнить любую ее просьбу. Ей даже нравилось считать себя старшей женщиной в семье.