Нахмурившись, она посмотрела на Джой горящими, злыми глазами. Из-за чего? Из-за давно умершего предка, из-за потерянного имения или сгоревшей библии? Этого нельзя было понять.

Не испытывая интереса к истории рода фон Мюллеров, Джой остановилась на последней записи: дети Эрнста Фридриха и Анны-Марии-Луизы (урожденной фон Альбрехт):

Карл-Вильгельм: род. 1912

Хорст-Курт: род. 1916

— Он был назван по имени моего дяди со стороны отца, — заметила Берта.

Берта-Луиза: род. 1910

Штефан-Эрнст: род. 1928

— Теперь вы понимаете, почему Штефан для нас всегда останется мальчиком. Он так долго был самым младшим в семье!

Принадлежность к столь родовитой семье смутила Джой (ведь она даже не знала, кем был ее прадед). Она прочла запись об их браке:

Джой: урожд. Блэк

Затем шли имена детей: Энн и Патриции.

— Нам всегда казалось странным, что у вас одно имя: «Джой», и мы гадали, что же оно означает?

— Только то, что оно значит, и ничего больше. Отец так обрадовался, когда я родилась, — у матери были трудные роды, — вот они и решили назвать меня «Джой», что означает «радость».

— О-о! — Судя по тону Берты, имя было явно неподходящее.

— Видите ли, — продолжала она, — я вышла замуж за одного из фон Мюллеров, моего дальнего родственника из Силезии. А вот мои сыновья:

Адольф-Вильгельм: род. 1932— умер 1945

Иоганнес-Эрнст: род. 1940

Задумавшись, она глубоко вздохнула и, проведя пальцем по списку, прошептала:

— Кровь фон Мюллеров течет в жилах всех этих поколений! Разве вас не волнует сознание того, что имя вашего сына будет вписано в эту книгу?

— Н-нет. Мои дочери уже вписаны в нее.

Берга захлопнула библию и заперла ее на ключ.

— Это далеко не одно и то же, — сказала она холодным тоном.

— Всякий раз, входя в эту комнату, я радуюсь, что она обрела свое подлинное назначение, — сказала Берта своим обычным тоном, когда они были уже у дверей библиотеки. — Пока мы не восстановили фабрику, которая, как вам известно, была разрушена во время налетов, отец использовал библиотеку в качестве конторы и зала заседаний. Сколько пота и крови стоило нам это восстановление! Сейчас, когда наши дела поправились и даже идут лучше, чем когда-либо, отец проводит здесь особо важные совещания. Для него, да и для нас всех, это имеет символическое значение.

Они вышли из комнаты. Берта заперла дверь на ключ и спросила:

— Вы не видели фотографию моего сына?

Джой отрицательно покачала головой, сожалея, что у нее недостает мужества сказать, что ей и не хотелось бы ее видеть. Вместо того она последовала за Бертой вверх по широкой мраморной лестнице и длинному коридору мимо комнаты Ганса, к апартаментам, по своему расположению напоминавшим те, что были отведены ей и Стивену. Комната, как и у них, с балконом, но в ней было больше света, чем в их комнате, так как два окна выходили на восток. Но окна была закрыты тяжелыми занавесами пурпурного цвета на роскошной подкладке. И, когда Берта включила множество лампочек в белых пергаментных абажурах, черный ковер на полу поглотил свет.

— Моя гостиная, — сказала Берта. — А вот моя спальня. Я переехала сюда в начале тысяча девятьсот сорок четвертого года. Наш дом был разрушен во время бомбежки. Ничего не осталось. Ничего. У нас была редкая антикварная мебель, мы привезли ее из Чехословакии в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Проклятые чехи! Все погибло, и у меня с той поры руки опустились. Потерять в один год мужа, сына, дом — это едва не сломило даже такую сильную женщину, как я.

Вздрогнув, она взяла в руки большую фотографию мужчины в военной форме.

— Вильгельм, мой муж. Но фотография не дает правильного представления о нем. Ростом он был выше шести футов. — Вздохнув, она посмотрела на суровое, жестокое лицо на портрете. — Его убили в Норвегии. После его смерти мужчины для меня перестали существовать!

А вот мой сын Адольф! Не правда ли, он похож на отца ?

С фотографии на нее смотрело мальчишеское лицо с тем же суровым и жестоким выражением.

— Замечательный мальчик! В двенадцать лет он был награжден рыцарским крестом за героизм, проявленный в битве под Берлином. Неделю спустя он был убит.

— Двенадцати лет? — едва могла вымолвить Джой с чувством жалости и отвращения.

— Двенадцати! — повторила Берта, стирая воображаемую пылинку с рамки портрета. — Мальчик — герой. Мое самое большое горе, — но пусть это останется между нами, — Ганс совсем не похож на фон Мюллеров.

— Он очень мил.

— Очень мил! Моя дорогая, нам не нужны милые мужчины! Что сказали бы вы, если б Штефан интересовался только лишь театром и искусством.

— Ябы не возражала, пусть только зарабатывал бы достаточно, чтобы содержать нас.