В его голосе было столько иронии, что Джой передернуло.

— Твоя ирония неуместна.

— А как же я должен говорить, когда речь идет о политике? Я знаю тебя десять лет и ни разу не видел, чтобы в газетах тебя интересовало что-то, кроме заметок о музыке, литературной странички или дамских мод.

Джой едва сдерживалась, чтобы не вспылить.

— Может быть, — продолжал Ганс, — вы когда-нибудь захотите поехать со мной посмотреть один фильм, который часто демонстрируют в кинотеатре УФА. В нем достаточно объективно показана история нашей страны начиная с последней войны.

— Благодарю. Но если это какой-нибудь документальный политический фильм, меня это не интересует.

Стивен опять пожал плечами.

У перекрестка Шарлоттенбург мимо них промаршировала процессия с факелами, полыхавшими, как знамена на ветру.

— Что это? — спросила Джой.

— Fackelzug.

Раздосадованная молчанием Стивена, она спросила:

— Ганс, что такое Fackelzug?

— Факельное шествие. Сегодня ночью они проводятся во всей Германии.

— Религиозная процессия?

— Навряд ли. Это процессия в знак протеста против призыва на военную службу.

— А кто они?

— Участники боев под Сталинградом, оставшиеся в живых. Люди, рожденные в тысяча девятьсот двадцать втором году.

— А им не грозит беда за то, что они выступают против правительства?

— Конечно, грозит. Но они на опыте знают, что нет худшей беды, как воевать с русскими.

— Под Сталинградом, — добавил Стивен, — их погибло триста пятьдесят тысяч, включая Карла, хотя, как офицер, он был старше по возрасту.

— Хорст сказал, что его убили.

Смех Стивена задел Джой.

— Ну и недогадлива же ты! Неужели ты еще не поняла, что, если убиваем мы, это именуется «защитой отечества», а когда убивают нас, это называется «убийством»?

До конца пути Джой говорила только с Гансом, который давал уклончивые ответы.

Когда они свернули с Хеерштрассе к особняку фон Мюллеров, он из осторожности предупредил ее:

— Прошу вас сказать дома, что мы были в опере. У меня с собой программа «Мейстерзингеров».

— Зачем?

— Затем, что они будут огорчены, узнав, где мы были.

— Но разве мы не вольны в своих действиях? Я ненавижу ложь.

— Запомни, Ганс: Джой страдает болезненной любовью к правде, — сказал Стивен с напускной веселостью.

— Неужели, Стивен?

— Неужели, Стивен, — передразнил он племянника. — Не беспокойся, Ганс! Мы скажем так, как ты просишь. Спасибо за хороший вечер.

У подъезда в дом их встретила Шарлотта; ее старческое, морщинистое лицо расплылось в улыбке, не скрывшей ее усталости.

— Благодарю, — сказала Джой, мягко отстраняя ее. — Нам ничего не нужно, идите-ка спать.

Она поднялась наверх, предоставив Стивену объясняться с родными. Услужливость верной Шарлотты трогала ее и вместе с тем раздражала.

Ее так и взорвало, когда Стивен вошел в комнату.

— Ничего себе, Стивен! — вскричала она. — Не знала я, что ты такой грубиян!

И она в бешенстве стала сбрасывать с себя одежды.

— А я не знал, что ты такая глупышка! Неужели ты хочешь навлечь беду на Ганса?

— Что ты выдумываешь! При чем тут беда, если я скажу, что по моей просьбе мы смотрели пьесу, которая вот уже несколько лет не сходит со сцены в Западном Берлине?

— При том, моя дорогая девочка, что есть вещи, о которых берлинцы не любят вспоминать.

— Но эту пьесу каждую неделю смотрят тысячи берлинцев.

— Возможно, но не таких берлинцев, как мы.

— Что значит «не таких берлинцев, как мы»?

— Ну, как семейство фон Мюллеров. Послушайся моего совета, избегай говорить о том, что связано с войной. Помни, что мы проиграли войну. А до того, как мы ее проиграли, произошло много такого, о чем некоторые немецкие патриоты не любят вспоминать.

— Но ведь ваша семья была против…

Повесив пальто в шкаф, он обернулся и, положив руки на ее плечи, сказал:

— Послушай, Джой, ты все же, может быть, согласишься, что Ганс и я лучше тебя понимаем, как следует вести себя ради спокойствия в семье? — Он притянул ее к себе и, касаясь губами ее шеи, прошептал: — Ради нас всех, дорогая, не принимай от них никаких милостей.

Ничуть не смягчившись, Джой раздраженно сказала:

— Ты прекрасно знаешь, что тут дело не в милостях.

Стивен молчал. Джой вызывающе спросила: