Шрифт:
Мне больно, мне ужасно тяжело, хотя и я понимаю, что ничем не поможешь, не вернешь Колюшку. Плачу вместе с вами, вместо того чтобы успокоить.
Да хранит Вас Бог. Искренне Ваш Жора».
«Солнечный друг мой Тамарочка! Весть о страшном событии, о глубоком Вашем горе поразила меня, как и всех ваших друзей.
Я подолгу сидел вечерами над маленьким столом своим, вспоминая ваш нежный, как та лилия, светлый, вечно юный образ и рядом с Вами Колю. Сидел и не находил в себе сил помочь рассеять ваше горе.
Во-первых, память о Коле, светлую память как о прекрасном товарище, как о человеке, всей душой любившем Вас, как о талантливом актере, я буду нести в своем сердце вечно, вечно. Во-вторых, любовь моя к вам, тихая и нежная, настоящая, человеческая любовь брата к чистой своей, убитой горем сестре по крайней мере удвоилась. Я целую ваши руки, обнимаю вас ласково, глажу ваши чудные волосы и тороплю время. Пусть оно идет быстрей, все дальше и дальше уносит вас от этого страшного события.
Коля находил в себе силы ради вас, ради любви к вам преодолевать всякие и всяческие препятствия. Надо и Вам найти эти силы…
У нас на реке много белых лилий. Когда я их вижу, то вспоминаю Вас и Колю. Ваш Алексей».
«Дорогая Тамарочка! Это ужасно, родная. Боже мой! Зачем должен был уйти Коля так далеко и безвозвратно? Кому это нужно было? Но ты должна смириться, милая девочка, родная Томочка, с мыслью, что для Коли теперь все, ничего не нужно. Как много на твою долю пришлось переживаний и слез! Я понимаю тебя, как никто, любимая. Но постепенно, с годами горечь утраты любимого будет зарастать. А жить ведь нужно, ты еще молода и когда-нибудь будешь радоваться красавцем Юрочкой. Все же Ты будешь с ним вместе, пусть не сегодня, не завтра, но в будущем… Жаль тебя, одинокую страдалицу, жаль Николаюшкину молодую жизнь, так рано ушедшую. Как он, бедняжка, хотел семью, детей.
Очень хорошо, что Ты похоронила его по-человечески. Приезжай ко мне. Целую, целую. Оля».
«Дорогая, родная моя Томочка! Хотелось бы обнять Тебя крепко, прижать к себе и поплакать вместе с Тобой. Слов нет. Да и разве есть такие, которые могли бы выразить весь этот ужас? Все слова пусты и бесцветны, даже оскорбительны рядом с тем глубоким горем, которое Ты несешь в себе!.. Твоя Таня Мироненко».
«О моя родная! Как успокоить, залечить твою боль? Ведь Колика смерть — это что-то ужасное, больное. Это подействовало не только на нас, но на всех девушек сельхозколонны. Все сильно переживают и жалеют Колю. Все его знали по сцене и любили. И кто же мог Колю не знать? Разве можно забыть его басни? А ваш отрывок из „Баядерки“? Надолго все это останется в памяти. Жаль, что его талант не успел подышать вольным воздухом и остался в закрытом мире… Твоя Вика».
«Твоя Леля», «Ваша Ревекка», «Твоя Мира», Катя, Агата, Вика, Алексей, Жора… Писали едва овладевшие русским языком литовские и латышские девочки — друзья. Семнадцатилетняя литовка Броня, сердечно откликнувшаяся на мою беду, через пару лет не выдержала своей и повесилась. Приходили письма от совсем незнакомых людей.
Дарья Васильевна долго писала мне. Потом пирем не стало. На мои никто не отзывался.
Хелла находила меня на кладбище. Приходила с вилкой и банкой консервов. Заставляла:
— Поешь! Или я лягу тут и умру. Моя Томика, ты ведь не хочешь этого? А я — запросто. Мой сын, моя сестра в другой стране. И я никогда их не увижу. Мой муж расстрелян. И виновата в этом я. Как жить будем. Томика? Надо ли?
Неподдельность участия и боли удержали, помогли остаться жить.
ГЛАВА XII
Штат микуньской железнодорожной поликлиники, в которой мы с Хеллой работали, наполовину состоял из выпускников ленинградских медицинских вузов. От Ленинграда до Коми АССР езды было чуть более суток. А броня на ленинградскую площадь давалась. Поэтому при распределении на эти точки молодые врачи охотно соглашались.
Чтобы иметь полный комплект документов для суда и взять сына, мне нужны были хотя бы девять метров площади и прописка.
— Не вам же, бывшим заключенным, я буду выделять жилье, когда мне надо расселять ленинградских специалистов, — отвечала на наши с Хеллой просьбы начальник лечебного отделения Денисенко. — Фонды ограничены.
Да, фонды были малы. Но от того, сумею я добыть жилье или нет, зависела жизнь. Из мизерной зарплаты выкроить хоть что-то на оплату частной комнаты было попросту невозможно. По тем временам мы с Хеллой получали по тридцать два рубля.
В поисках выхода из положения я добилась разрешения на работу по совместительству. Второй работой стала должность лаборантки. Прибавилось еще тридцать два рубля.
Рабочий паровозного депо, недавно построивший дом, искал квартирантку. Отец, мать и пятилетняя девочка.
Я въехала в пустую квадратную комнату с двумя выходившими прямо в лес окнами. Сбила из досок топчан, установила его на два кругляша. Бывалый чемодан привычно обратила в стол. И впервые за много лет закрыла за собой дверь.