— Стой, дядьку! Не турбуйсь! Без Киева не будешь! — закричал насмешливо молодой чернявый казак, сидевший со своим товарищем за отдельным столом. — Гомонят кругом люди, что не только Киев, а и весь правый берег и всех нас здесь на левом берегу хочет Москва ляхам отдать, — стало быть с Киевом.

— Правда, правда, — поддержал другой сосед Гараськи, широкоплечий смуглый мужик, — проезжали здесь гости с правого берега, так молвили, что у них всюду, во весь голос люди говорят, что постановили ляхи истребить весь наш народ! Вот оно что!

— А мы-то, как бараны, что ли, будем ждать, пока нас в резницу не погонят! — стукнул с силой об стол оловянной кружкой один из слушателей, черноволосый мужик средних лет, с угрюмым взглядом и синим, густо заросшим подбородком, — как же это, не «пытаючы» нас ляхам отдавать? Гетман Богдан, когда задумал под Москву отдаться, всех нас на Переяславскую раду скликал!

Гарасько сплюнул на сторону и произнес скептически:

— Нашел что вспомнить, Волче! То ж было за Хмеля, а теперь, видишь, без нашей «порады» обошлись.

— Да не будет же так! Ведь мы не скот какой бессловесный и переяславские пакты тоже добре помним! — продолжал горячиться один из собеседников, по прозвищу Волк.

— Ох, ох, ох! — простонал седой дед, — что нам теперь эти пакты помогут «не поможе», говорят, «баби кадыло, колы бабу сказыло».

— Уж коли это так, так что ж тут поделаешь? Умирать всем, да й годи! — раздались со всех сторон возгласы и вздохи.

— Да стойте, стойте, панове, может, это еще все и брехня, не к вам речь! — заговорил светлоусый сосед Гараськи, стараясь напрячь сильнее свой слабый голос. — Ну, как-таки выдумать такое, чтоб «выстынать» весь христианский народ? Это, ей-Богу, понапрасну… Чтоб Москва на такое пошла… Николы зроду! Под Москвой вон слободчанам как добре живется, как у Христа за пазухой!

— Эт! Ну тебя к Богу! — перебил его с досадой Гарасько и даже вынул «люльку» изо рта. — Ужели ты такой и до осени доходишь, а когда же твоя голова разумом наливаться начнет?

Вовна хотел было что-то возразить, но приступ сильного кашля захватил его дыхание, он ухватился рукой за грудь и перегнулся над полом, а Гарасько продолжал дальше:

— Значит, правда, когда кругом все полки бунтуют! Слыхал думаю, что сделали переяславцы? Да и нежинцы с гетманом «не вельмы смакують», да и промеж киевлян «гиль» завелась.

— Везде, везде! Слышно, что-то недоброе творится, — подхватили кругом голоса.

— Говорят, что гетман хотел с войском выйти, да побоялся, чтобы казаки его не убили! — вскрикнул Волк.

— И «заробылы б соби у Бога шану, и у людей дяку!» сверкнул глазами черноволосый казак. — Какой он нам гетман? Не гетман он, а здырщик и кровопийца! Обдирать только весь народ умеет, а как до дела дойдет, так «заховаеться» в своем замке, как гриб в траве.

— Ох, что правда, то правда! — заговорил с трудом Вовна, отирая слезы, выступившие от напряжения на глаза. — Мучитель, это он сам все творит, а на Москву только сворачивает…

— Все через него, все, — продолжал с озлоблением Волк. — От гетманской науки и все наши беды, несчастья пошли: сперва он Москве всеми нашими городами да селами ударил, а потом назвал сюда воевод да ратных людей, чтоб легче было нас обдирать, а потом насоветовал еще Москве всех нас в неволю отдать…

— Верно, верно, — поддержал его черноволосый казак, — и гетман Дорошенко говорит, что все это по наущенью Бруховецкого сталось. Я сам его универсал читал.

— Ох ты, Господи? Да что ж с нами будет? Послать на Сичь, что ли? — раздались среди слушателей встревоженные восклицания.

— Хо-хо! Нашли на кого надеяться! — возразил Гарасько, — да ведь теперь по этому самому договору и над Сичью нашей два хозяина стоят…

Все смущенно замолчали.

— Так что ж нам делать? Ведь смерть страшна, панове! — произнес кто-то робко в толпе.

— А то делать, — произнес Гарасько, понижая голос и наклоняясь к своим слушателям, — что делают и кони, когда их уже через меру затянут мундштуком.

— А что ж, Гарасько правду говорит, панове, — заговорил первым Волк, — что ж нам так сложа руки поджидать, пока заберут у нас все, а самих нас с детьми и женами погонят в неволю к ляхам?

— Да стыдно нам тогда будет и зверю дикому, и птице малой глянуть в очи, — вскрикнул горячо молодой казак, — зверь дикий не дается «жывцем» в неволю, птица малая защищает от напастников свое гнездо, или мы хуже «крука», хуже лиса, хуже малого горобца?!

Но несмотря на его горячий возглас, большинство крестьян угрюмо молчало, уставившись глазами в землю.

— Ох-ох-ох! — простонал наконец Вовна, придерживая рукой свиту на груди, — ничего б доброго из этого не вышло, братове, только б еще хуже «пошарпалы» нас. Сколько уже натерпелись мы через все эти бунты?