Шрифт:
РОССИИ
Возьми мой талант, и мои неуставшие руки, И опыт, и память, и гнева отточенный меч, И верное сердце, что выросло в долгой разлуке, И строгую лиру, и мягкую женскую речь. И посох возьми, что стучал о холодные плиты Чужих городов, и веками накопленный клад, И краски моей, нищетой расцвеченной, палитры, И парус скитальца, лохматый, в узоре заплат. Сложи их на площади, в снежном твоем Ленинграде, Костер запали, пусть огонь высоко возгорит, И легкими стаями к небу взовьются тетради, Как желтые листья, когда леденеет гранит. Ведь только из страшных горений рождается слово, И если ты спросишь, стихам моим веря живым: «Готова ли дважды сгореть?» – я отвечу: «Готова!» И русская муза протянет мне руки сквозь дым РУССКИЙ ЯЗЫК
Мы говорим на языке, Который стал бледней и суше, Как стали суше, вдалеке От чернозема, наши души, Как мельче стали и скупей Запасы слов, что по дорогам Мы унесли в мешке убогом Из золотых своих степей. А мимо нас спокойным шагом, В спокойном цоканье подков, Идут, идут под красным флагом Живые рати свежих слов Пусть, выгорая, знамя бьется, Пусть побледнел пурпурный цвет, Но слово блещет, слово вьется, И гибели для слова нет! Оно идет, идет, всё шире, Проникновеннее, острей Над снегом, шелестящим в мире, Над зыбью северных морей, Над каждым днем, над каждой птицей, Над звездами морозной тьмы… Над европейскою больницей, В которой задохнулись мы. ПАЛЕХСКИЕ МАСТЕРА
Евгений Онегин в пальто с пелериной, Ковровые сани, дорога в Москву… В затейливых яблоках конь длинногривый Копытами топчет не снег, а траву. Но сани в траве так легко допустимы, Так колки иголки причесанных хвой! Наверно, бывают зеленые зимы, С густой, апельсинно-лимонной травой, Бывает и небо чернее агата – От черного лака листва зеленей, – Не каменный уголь – лишь фон для заката, Для трав, для раската червонных саней. О Палея, о Палех, о мастер в избушке, На зимней опушке мохнатых лесов! Чуть брызнули краски в речные ракушки, И кисти запели на сто голосов. В ракушках-игрушках горят самоцветы, Бери их на кисточку, перевенчай! А к лампе пришпилен обрывок газеты, И стынет в стакане недопитый чай. Но руки бессонные, в медленной ласке, Скользят над работой, забыв про часы. На черной шкатулке рождаются сказки, И мастер бормочет в седые усы. Он может дивиться своей небылице, Где сани и ягоды, ночь и заря, Как будто упали на Палех жар-птицы, Цветным опереньем над лесом горя. Осталось подкрасить цилиндрик и пряжку, Полозьев изгиб подчеркнуть ободком, Чуть-чуть позолоты прибавить в упряжку, Не целою кистью – одним волоском… Он сладко зевает… Устал не на шутку. Баюкала сутками в трубах метель. Теперь бы спокойно свернуть самокрутку, Табак раскурив, завалиться в постель! Наутро, гордясь переливами лаков, Зайти по соседству в другую избу, Где мастер такой же, и труп одинаков, И также – очки на морщинистом лбу. Он кинул на черное вспышки тюльпанов И в мелкую травку степные ковры. Там троны Додонов, кафтаны Салтанов, Церквушки, лачужки, шатры да костры. Шкатулки российские! Всё в них отлично, В них гений народный по капле вкраплен. Вдвоем усмехаются: им безразлично, Что мир не запомнит их скромных имен. О, кто по столицам и по заграницам, Где чудо-шкатулку покажут и нам, Присмотрится мыслью к обветренным липам, К простым, как ржаной каравай, именам? Они родились в перелесках и чащах, Из черной, владимирской, старой земли, От дедов и прадедов, в вечности спящих, Которые кисти для них берегли. На срубленных пнях – на древесных скрижалях – Их ветер отметил, обрызгав дождем… А мы в застекленной витрине прочтем, На выставке, имя короткое: «Палех». ГУСЬ-ХРУСТАЛЬНЫЙ
Нам край родной нередко дан в картинах На полотне вечернего кино: «Хрустальный Гусь» [1] – как зимнее окно В лучах луны и в искрометных льдинах. Казалось нам, родные города Мы знаем все, от школьной парты дальней. Когда же встал, сверкая, Гусь-Хрустальный, Он был открыт, как новая звезда. Еще одной торжественной победы В стране снегов он символ и венец. Там есть завод, похожий на дворец, И во дворце – рождественские деды. Маститые идут учителя, В медалях грудь и борода по пояс, За шагом шаг, свою читают повесть Среди станков и черного угля Жужжат станки, гудят в веселой дрожи. Чеканя грань, поет резец в стекле, И первый звук, рожденный в хрустале, Летит из рук рабочей молодежи. Вот это – Русь! Она пришла сама Вложить в хрусталь и душу, и дыханье. Струит огни и льется грань за гранью, В причудах форм вся русская зима. Мы, обойдя завод, дошли до цели: Развернут был сияющий экран, И на экране мастер-ветеран Сказал толпе: «Здесь наш дворец изделий». И началась волшебная игра: Плывя, кружась, глаза чаруя наши, Рядами шли ковши, блюда и чаши, Как будто ожила Хрусталь-Гора. Хрусталь-Гора!.. К вершине взлет салазок, И через жизнь их серебристый след… Хрусталь-Гора далеких детских лет, Когда нельзя не верить книгам сказок… И вот растет, сосульками звеня, На ступенях простых заводских полок, В круженье звезд и радужных иголок Хрусталь-Гора сегодняшнего дня… Благодарю тебя, далекий зодчий Хрустальных зал, мой безымянный друг, За дивный труд твоих неспящих рук, За каждый день, за каждый час рабочий! Экран погас не сразу… В сквозняке Забилась дверь, и ворвался снаружи Промозглый вихрь не нашей зимней стужи.. А Гусь-Хрустальный где-то вдалеке Еще мерцал… Еще не умер пламень, Еще в окне морозный блеск дрожал, И русский мастер бережно держал Граненый ковш, как драгоценный камень. 1964,США 1
Советский документальный фильм.
МАТРЕШКИ
Матрешки, матрешки, Пунцовые щечки! Не ручки, не ножки – Платочки. Ни пяток, ни кос, Как будто прирос Свивальник к плечам деревянный, Расписанный вязью тюльпанной. Играя, Раскроешь одну пополам, А там Вторая Раскрылись, сменилась другой, В таком же платочке, И те же румяные щечки Да брови дугой. Глаза, не мигая, расширь, Смотри в неподвижные очи: За ними Сибирь, Таежные ночи. В косматую шубу тайги Закутаны версты без счета. Не видно ни зги, Но слышно, как дышат болота, Как дышит туман и плывет, Клубясь над верховьями Оби, Где древняя тайна живет В земной утробе. Матрешки, матрешки, Тугие одежки! Одна за другой, мал-мала. Праматерь их – Юмала [2] . Над ней колдовали шаманы, Ее пеленали туманы, В шатре снеговом хороня, И ярче огня Сверкала она, золотая, Червонная баба тайги. Кружилась воронья стая, Кружили в снегу шаги, Зрачки загорались волчьи По всей сибирской земле, И темные люди, молча. Несли дары Юмале. Приблизиться к ней не смели: В груди ее ветры пели, На страже стояли ели – Семь заповедных вех. К семи еловым подножьям Был сотнями рук положен Соболий и куний мех. Мерцали на нем в избытке Рассыпанные монеты, Уральские самоцветы И золотые слитки. Качались густые ели, Накрыв Юмалу венцами, А шаманы кругом сидели, Тряся бубенцами. Заклинали костью бараньей, Курили горькое зелье, И спала Юмала в тумане, Под самой высокой елью. Откуда и когда пришла На эту землю Юмала? Каких восходов и закатов, Каких побоищ и побед Хранила неистертый след? Кто уберег ее, запрятав От жадных происков и глаз, От полчищ с цепкими руками? Кто превращал ее веками В народный золотой запас?.. Когда Аларих [3] в тучах дыма, В чаду пожаров и в пыли Вел за собой на приступ Рима Орды со всех концов земли, Качнулся Рим, и в трубном кличе Бралась добыча за добычей. Монгол, и гот, алан и галл, Ликуя, идолов свергал. И золотая кукла уграм [4] Досталась и ушла сквозь бой, Влекома новою судьбой, В чащобу, под Полярным кругом. Между корявыми корнями Богатства собранные ждут, Когда уложат их горстями На серебро боярских блюд Испытанный торговый люд, Перевалив Урал с мешками, И реки денег потекут К плавильной потаенной яме. Вторая баба выше той, Что спит, в зеленый мох врастая. Она ей служит скорлупой, Тяжелая и золотая, И третья плавится в огне, Двух первых заключить готова Под гулким золотом покрова, Как душу в воинской броне. Страна, единственная в мире, Одна шестая всей земли! Как в Юмаду, в тебя вошли Сердца и племена Сибири. В тебе растет за родом род, В единый плавится народ, С одной необоримой силой. Так золотая Юмала В тайге дремучей ожила, Преобразившаяся в символ. В студеные ливни, В безлунные ночки Дорожки да стежки Ведут из неведомых сел. По гривне, По крошке, По кружке, по ложке От каждого – в общий котел… Пунцовые щечки, Тугие одежки – Таежные дочки – Матрешки! 2
Легендарная золотая богиня Сибири. По преданию, она состояла из нескольких золотых оболочек (наподобие матрешек).
Король вестготов, разграбивший Рим в 410 году.
3
Король вестготов, разграбивший Рим в 410 году.
4
Угры – нынешние ханты и манси, живущие в Сибири.
* * *
Скованы волненьем мысль и слово. Не хватает силы передать, Что такое – потерять и снова Встретить и обнять родную мать. Только позже, четко и не вкратце, Я смогу о ней заговорить. Надо насмотреться, надышаться, Переволноваться, пережить. И нахлынут вдруг слова такие, Что откроют всем лицо свое. А сейчас я назову Ее Еле слышным шепотом: «Россия»… С несравненным именем вдвоем, Сердце к сердцу, слушаю сквозь слезы, Как шумят московские березы Под всеочищающим дождем. 1968 ДВЕ ДЕВУШКИ
… А над Москвой-рекой закат зеленый… О, как чисты в России вечера! Две девушки, Светлана и Алена, Со мною шли по улице вчера, Два имени с картины Васнецова… Читающий стихи мои, пойми, – Есть столько в этих девушках родного, Что быть бы им моими дочерьми. Как будто мы давно бродили вместе Под вековой кремлевскою стеной! Не перед нами ли на Лобном месте Упала голова Лопухиной? Не я ли укрывала в подворотне Вот этих двух, когда гудел пожар. От яростных коней казачьей сотни И много раньше от орды татар? Но мы пенять не смеем, не умеем, Мы знаем: поздно и пора домой… Нам это все навеяно музеем, Фантастикой картин и полутьмой. Подходит ночь. Ни звука, ни движенья Погасло небо, и черна вода. Прощаемся: – До перевоплощенья!.. Когда-нибудь… А если никогда?.. Но ни за что не сможет нас оставить Нежданно промелькнувшая в тиши Далекая и смутная прапамять Дарованной троим одной души. 1968 * * *
Целым места ласкала и грела, За окном куполами горела. На Москве ли реке, на Неве ли, Протекли все четыре недели, И летели мне листья на плечи От вечернего Замоскворечья. Каждой тенью на небе, всем небом. Каждым ливнем, и ветром, и хлебом. Каждой темной кремлевскою елью И осеннею, первой метелью Одарила меня, осветила И за долгие годы простила. Вырываются птицы из клети, Возвращаются к матери лети. Наша с Ней мимолетная встреча, Это – встречи навечной предтеча. 1968