Шрифт:
ИТАЛЬЯНСКАЯ ФРЕСКА
Дине Терещенко
Это вечно, это неизбывно: Голуби, лимоны, синева… Море, как всегда, поет призывно, И такая же растет трава. Так же блещут над притихшим садом Буйные огни минутных гроз, У торговки черным виноградом Тот же флорентийский цвет волос, А когда к щербатому карнизу Птицы прилетят клевать зерно, Так легко увидеть Мону Лизу, Растворившую окно! СЕДЬМАЯ УЛИЦА
(США)
Дома на улице Седьмой Легко нарисовать ребенку. Прямолинейною чертой, Остриженные под гребенку, Все на одно лицо, подряд, Шкатулки белые стоят. Зато в полнеба, заслоняя Одноэтажные гробы, Карабкаясь на все столбы, Кружась, мерцая и сияя, Раскрыв, как в покер, веер карт, Царят гигантские рекламы. Соревнования азарт И рост коммерции упрямый, Наперебой, наперекрик, Наперескок: гараж, мясник, Очки, корсеты, виски, шины, Венки, стиральные машины, Контор кредитных длинный хвост, Танцкласс, больница, крематорий, В огнях и буклях, выше звезд Взлетают, хвастаясь и споря. Под свистопляскою реклам Автомобильный бег струится… Но за углом – другое: там Необычайное творится. Мир джунглей к улице Седьмой Подполз неслышно, тихой сапой, Дыша отравленною тьмой, Грозя звериной, тяжкой лапой. Мир беспробудных чащ! Он прян, Дурманным отуманен зноем, В сплетенье бархатных лиан Над сыростью и перегноем. И, темный, как древесный ствол, Хранитель дедовских наследий, В нем спит индеец-семинол С лицом божка из красной меди. Ни стен, ни окон, ни дверей, Лишь кровля шаткая да сваи. Кругом, среди цветов и змей, В ветвях хохочут попугаи. На улице Седьмой чуть свет Встает поспешно в спальне низкой Цивилизованный сосед – Священник церкви методистской. Вдоль тротуарных жарких плит Он к храму-кубику, вприпрыжку, С зонтом холщовым побежит, Засунув Библию под мышку. Отчеркнуты, разделены Канавой мусорного стока, Две разных жизни, две волны, Сошлись и замерли до срока, Достопочтенный пастор Кук По эту сторону границы, А по другую – темнолицый Индеец… За спиною лук И стрелы в кожаном колчане. Он в розовой рассветной рани Идет и шагом травы мнет, Идет к стоячим снам болот, К их вечным облачным завесам, Где зарождается гроза, Где аллигаторов глаза Следят за пробужденным лесом. Лес для индейца – монастырь, Он в нем и Бог, и тварь средь тварей. А зонт ползет, как нетопырь, Бок о бок с ним, на тротуаре, Вдоль оскопленной, неживой, Безликой улицы Седьмой. ПЕРЕСМЕШНИКИ
Птицы пересмешники Под звездами алмазными, Веселые грешники, С голосами разными! Легко озадачите, Соблазнив, не каетесь, Детским плачем плачете, Флейтой притворяетесь. В эту ночь жасминную, Тминную, Полынную, Под луною узкою Спит на ветке лист. В ночь, почти что русскую. Длинная, старинная, Рулада соловьиная, Хрустальный свист: Птицы пересмешники, Как в весеннем, русском (Где-нибудь под Курском), Молодом орешнике, Прежние мои Соловьи! Где вы их подслушали? Где подсмотрели? В память ли, В душу ли С неба льются трели? Знаю, пожелали вы Мне вернуть весну. Для меня слетали вы В мою Страну! МАРТ
Был март тяжелый, март угарный, Набухли снегом небеса, Но лист отметил календарный: – Весна приходит в три часа. – Еще по-зимнему беззвучно Охрипший прокричал петух, Рассвет беспомощно и скучно В свинцовом облаке потух. Он к дому сонно прикоснулся И, обессилев, изнемог… День непроснувшийся тянулся, Тугой разматывал клубок, Но что-то было в мокром мраке, Какой-то шелест льнул к окну, И я сказала вслух собаке, Что мы пойдем встречать весну. Клыки оскалив добродушно, Она сама меня вела, И я, бездумно и послушно, За ней дорогой мерзлой шла. Она бежала без отладки В запорошенные поля. Весна играла с нами в прятки, Но выдала ее земля: Сквозная россыпь черных точек Прорешетила рыхлый снег, Таящий зарожденье почек И гул нетерпеливых рек. Собака угадала запах И пульс невоплощенных трав И поднялась на задних лапах, Кого-то радостно узнав… И в тот же миг, из мутной дали, Где днем не гасли фонари, На школе, или на вокзале, Часы пробили ровно три! * * *
На любовь не жди ответа. Без взаимности, навек… И, навек поверив в это, Погибает человек. А любовь дает нам знаки, То вблизи, то вдалеке: Вот она, в глазах собаки, В распустившемся цветке. Только слишком просто чудо, Чтобы нам ужиться с ним И не ждать любви оттуда, Где она дана другим. МЕРТВЫЙ ДОМ
Мне этот дом не дорог, не знаком, Так почему он постоянно снится? И если днем я думаю о нем, Моя душа его всегда боится. Я не встречалась с ним лицом к лицу. Он за моей спиной стоит безмолвно… Я только знаю, что к его крыльцу Плывут тумана медленные волны, И ощущаю сад… Но сада нет! А если есть, то он ненастоящий, Без листьев, без травы… Он чей-то бред, Запутанный в непроходимой чаще. Не по дороге я сюда пришла, На галерею вышла не из дома, В котором не бывала, не жила… Но почему так горестно знакома Извилистая трещина в стекле Холодной деревянной галерейки? Здесь стол в углу стоит, а на столе Дырявый таз к пустой прижался лейке… Какая пыль, какая тишина… А самое ужасное – в сознанье, Что не уйти… Что я совсем одна, И за моей спиной пустое зданье. Ни оглянуться, ни позвать… Кругом Нет ничего – ни голоса, ни встречи… И, подойдя вплотную, мертвый дом Всей тяжестью ложится мне на плечи. ВЕТЕР
Сегодня ветер одичалый Леса и город в клочья рвет. В саду березу раскачало, – Она, сломавшись, упадет! Ветвями всплескивая вместе, Дрожат растерянно кусты, А вывески скрежещут жестью, И наизнанку все зонты. Ах, ветер, ветер, побороть я Любви к безумцу не могу! Люблю зеленые лохмотья Травы на вздыбленном лугу, И гребни волн, что грозно вздулись И хлещут выше берегов, И свист на перекрестках улиц Осатанелых сквозняков. Люблю в горах глухие взрывы Обвалов в воркотне камней, Как будто мчится белогривый Табун Аттиловых коней, А то, что было прочным домом И укреплялось день за днем, Вдруг стало странно невесомым, Бумажным детским кораблем, И знаешь, на пороге стоя, Не уставая в даль смотреть, Что в жизни самое простое – Сорвавшись с места, улететь. ЦАРЬ ДОДОН
Мне кажется иногда, Что набок сползла корона Из темно-зеленого льда На голове Додона. Гора моя, царь Додон (Сама назвала, без спроса!), Люблю твой грузный наклон И белую шишку носа, И бороды водопад, И снежной мантии складки. На коленях твоих лежат, Как ручные цыплятки, хатки, А ты от лавин хранишь, Гонимых злыми ветрами, Крылышки темных крыш, Опущенные шатрами Над черной спиной земли, Где ты им насыпал хвою… И смерть от тебя вдали, И всё, что с тобой, – живое. Додон мой, Додон-гора! Наверно, тебе неплохо Стоять посреди ковра Тюльпанов и чертополоха? Звенят бубенцами стада, Спускаясь с горного склона, Вот почему тогда Сползает набок корона Из темно-зеленого льда На голове Додона. Не я ли, с ним заодно, Чуть звоны коснутся слуха, Спешу отворить окно И прядь отвожу от уха.