Пока Креслин пьет, в помещении царит выжидательная тишина. Вздохнув, певец ставит пустую чашку рядом с табуретом и вновь касается струн.

Когда стражи начинают ему подпевать, он едва не сбивается, но удерживает ритм. Песню заканчивают хором.

Стоит ей отзвучать, Креслин поворачивается к солдатам Хайела:

— Я с удовольствием исполнил бы и ваши песни, но, признаюсь, мне пришлось покинуть герцогство раньше, чем я успел выучить хотя бы одну. Может быть, кто-нибудь из вас… кто-нибудь споет, а я подыграю.

Из-за стола нерешительно поднимается темноволосый парень — Торкейл.

— Вообще-то петь я не мастак… — его товарищи встречают это заявление дружным гоготом. — …Но несколько песенок знаю.

Взглянув в сторону стражей, Креслин видит, что их суровые лица смягчились. Конечно, сближение столь разных людей будет делом нелегким и потребует немало времени, но надо же с чего-то начать.

Певец из Торкейла и впрямь неважнецкий, однако Креслицу удается подобрать мелодию, и вскоре песню подхватывают более сильные голоса.

Отыграв еще две мелодии, юноша, пальцы которого уже сбиты чуть ли не в кровь, поднимается с места.

— Я с удовольствием уступлю гитару любому…

Больше всего он боится, что гитару никто не возьмет, но страхи оказываются напрасными. Статная женщина из числа стражей выступает вперед, и Креслин с облегчением занимает место за пустым столом.

У стража оказывается прекрасный голос, великолепное чувство ритма, и начинает она не с марша, а со старинной баллады.

Креслин поднимает чашку, и одна из подавальщиц тут же наполняет ее соком. Юноша делает глоток раньше, чем успевает сообразить, что у него нет с собой ни монеты.

— Не думаю, что милостивый господин должен платить за питье в собственной таверне, — с улыбкой произносит женщина, — тем паче после такого прекрасного выступления.

К столу Креслина приставляют еще два стула, на которые усаживаются Мегера с Шиерой. Стоит юноше поднять глаза, как Мегера знаком подзывает Хайела, который берет стул, наскоро сколоченный несколько дней назад из обрезков строительных досок. Капитан островных солдат занимает место слева от регента.

— Я и не знала, что ты еще и певец, — в словах Мегеры слышен укор.

— До сих пор у меня не было случая рассказать, да ты ни о чем таком и не спрашивала, — рассеянно отвечает Креслин. Его все еще занимает поющий страж с гитарой.

— Фиера рассказывала, что, когда он начинал петь у себя в комнате, весь коридорный караул тайком собирался у его дверей, чтобы послушать, — говорит капитан стражей с неожиданной теплотой в голосе.

У юноши отвисает челюсть. Фиера? Шиера? Не потому ли эта немолодая женщина кажется ему знакомой, что она с Фиерой в родстве?

— Фиера, — решается спросить Креслин, — она тебе кем доводится?

— Младшей сестрой. Она много рассказывала о тебе, может быть, даже слишком много.

— Как она поживает?

Мегера напрягается, но Креслин не обращает на это внимания.

— Отправилась с отрядом в Сарроннин. Должна вернуться в этом году, но попозже.

— А откуда здесь взялась гитара? — интересуется Хайел.

— Гитара моя, — отвечает Креслин. — Я оставил ее в Оплоте… а Лидия, целительница, привезла. По просьбе моей сестры Ллиз — та решила, что гитара мне пригодится.

— Ты никогда не играл на людях? — спрашивает Шиера с такой улыбкой, как будто знает ответ.

— Не доводилось. Да и побаивался, хотя музыка порой помогает. Вторая песня, там, где про голубку, пожалуй, спасла меня от Белых магов.

— Надо же, он побаивался. Что-то по тебе незаметно, — с холодком замечает Мегера.

— Страх испытывают все, — медленно отвечает он, — но рожденные в Западном Оплоте его не выказывают.

Мегера переводит взгляд на капитана стражей, и Шиера кивает.

— Да, чувствовать страх человек может, но никто не должен позволять страху сказываться на его действиях. Кстати, это одна из причин, по которым женщины лучше подходят для роли стражей, чем мужчины. Последние слишком часто пытаются скрыть страх за показной бравадой и идут на напрасный риск. Нас учат осознавать свой страх и, осознав, оставлять его в стороне.

Заслышав слова о склонности мужчин к «показной браваде», Хайел поднимает брови, но ничего не говорит и лишь делает из глиняной кружки большой глоток.

Гитара звенит, наигрывая ритмичный марш. И мужчины, и женщины за обоими столами поддерживают ритм хлопками в ладоши.

Чувствуя, что к ноющим мускулам добавилась еще и боль в пальцах, Креслин встает и, вымучив улыбку, говорит:

— Я, пожалуй, пойду вздремну. Лидия переглядывается с Клеррисом.