— Не знаю, получится ли…

— Если не получится, — произносит Лидия, резко остановившись, — вы оба не доживете до конца лета. Доброй ночи, Креслин.

Она уходит, и шаги ее так легки, что их заглушает мягкий шелест набегающих на песок волн и трели цикад.

Некоторое время Креслин стоит, надеясь расслышать то ли удаляющиеся шаги Лидии, то ли приближающиеся шаги Мегеры, но так ничего и не услышав, медленно бредет вверх по склону. Дома он зажигает лампы, сначала в своей, а потом и в ее комнате.

В открытое окно веет прохладой.

Лампы горят и горят, а Мегера все не идет. Неужто опять решила провести ночь со стражами? Не из-за того ли, что нечто в его поведении заставило ее подумать, будто ему это безразлично?

Выйдя на террасу, Креслин тянется чувствами к ветрам и уносится ввысь вместе с морским бризом. Ему трудно сказать, сколько это продолжается, но юноша полностью возвращается в себя лишь ощутив появление Мегеры. Он встречает ее на пороге гостиной.

— Добрый вечер, — говорит он. — Я хотел убедиться, что ты благополучно добралась до дома.

— А кто мог бы мне помешать?

— Наверное, никто. По правде, мне просто надо было что-то сказать. Кстати, ты ведь хотела со мной поговорить.

— Это все ерунда. Какой смысл? Ты не слушал меня раньше, так с чего бы тебе вздумалось слушать теперь?

— Я уже слушаю.

Креслин притворяет за ней входную дверь. Света, льющегося из открытой двери ее спальни, достаточно, чтобы они могли видеть друг друга.

— Что, после очередного торжества тебе легче снизойти до того, чтобы меня выслушать? — она смотрит так, словно собирается обойти его, как неодушевленный предмет, и скрыться в своей комнате.

— Я не это имел в виду.

— Ты никогда не имеешь в виду того, что происходит на самом деле. Ты просто действуешь и плевать хотел на то, что чувствуют при этом другие. Или чувствуешь, тоже не думая о том, как может кто-то воспринять эти чувства.

В ее глазах бушует ледяное пламя.

— Ты права, — со вздохом соглашается юноша, — я и впрямь сначала действую, а потом уж думаю.

— Считается, что я вроде как твоя жена, разлюбезный суженый, но до сего дня мне было невдомек, что ты, оказывается, мастер петь любовные песни, от которых тают женские сердца. И боевые марши. Тебе даже в голову не пришло мне рассказать!

Креслина так и подмывает указать, что она уделяла ему не так уж много времени и вести разговоры не о делах было попросту некогда. Однако он сдерживается.

— Наверное, ты права. Возможно, я просто побаивался — вдруг ты станешь порицать меня еще и за это?

— Порицать великого Креслина? Как можно!

— Я не догадывался о твоих чувствах, правда. Ты знаешь, что чувствую я, а вот сказать то же насчет тебя я не могу.

— Не можешь — и не надо, — с этими словами Мегера пытается уйти.

Креслин поднимает руку, однако к ней не прикасается. Она останавливается.

— Мегера, так больше нельзя.

— Надо же, дошло. А не я ли твердила тебе это с того дня, как ты очухался в замке дорогого кузена?

— Выходит, я медленно соображаю.

— Знаешь что, я устала. День был нелегким, как, впрочем, и все они в последнее время. Что у тебя на уме? Собираешься повалить меня на кровать и назвать это любовью? Думаешь, таким образом можно что-то решить? — Губы ее дрожат от ярости.

Креслин делает глубокий вздох.

— Нет… вовсе нет. Я хотел предложить что-то… что-то вроде дружбы. Я постараюсь сначала думать, а потом уж действовать. Или даже говорить. Наверное, и в запале не стоит употреблять столько обидных слов.

— Не знаю, что и ответить, — качает головой Мегера. — Просто не знаю. Сейчас у тебя такой настрой, но каким он будет завтра? Или послезавтра?

— Сам не знаю, — пожимает плечами Креслин. — Но почему бы нам не попробовать?

— Ты попробуй, а я посмотрю. Доброй ночи.

Теперь он даже не пытается ее задержать.

— Доброй ночи.

Некоторое время Креслин неподвижно стоит в полумраке недостроенной парадной гостиной, подставляя лицо прохладному бризу, а затем уходит к себе, раздевается, гасит лампу и растягивается на жестком топчане.

Прислушиваясь к пению невидимых цикад и лягушек, юноша размышляет о том, как бы научиться не совершать необдуманных поступков. Постепенно у него тяжелеют веки, и он мысленно желает Мегере спокойной ночи.

Интересно, восприняла ли она это пожелание?