Пробираясь по проходу в поисках свободного места на задних скамьях, он со вздохом облегчения подумал, какое счастье, что он не согласился быть шафером у Бота. У него в запасе меньше суток: завтра в семь утра он должен свеженьким быть на дежурстве, а это значит, что придется уехать пораньше и всю ночь просидеть за рулем. Ничего не поделаешь: никто бы не понял, если б он решился взять да и не приехать на свадьбу родного брата.

Бот стоял точно аршин проглотил, прямой и чопорный, какой-то неуклюжий в своей новенькой, с иголочки, темной паре, внимая пастору с сосредоточенным видом. Лизелла выглядела хрупкой малышкой рядом с этим верзилой фермером, ее почти супругом. А они, наверное, по-своему счастливы, подумал Деон, наблюдая за братом и его невестой. Цены на шерсть, правда, упали, во в конце концов в перспективе у Бота одна из лучших ферм в округе. Работник он что надо, хороший хозяин и уже сейчас поговаривает о том, как расширить дело. Ему осталось лишь убедить отца в правоте своих замыслов, доказать, что он обеспечит доходы, даже если цены на шерсть не поднимутся. Хотя в одном из своих редких писем Деону он вынужден был призвать, что отец с трудом идет на уговоры, особенно после того, как Бот заикнулся, что поначалу здесь придется кое-что и вложить.

Все равно, даже это не помешает им с Лизеллой быть счастливыми. Лизелла, по крайней мере первое время, попытается, конечно, его дрессировать — будет исподволь делать замечания насчет отсутствия манер и необходимости поддерживать культурный уровень. Но надолго ее не хватит: год-другой — и забудет эту блажь, войдет в колею, будет толстеть с каждыми родами, детей растить, и, само собой, поубавится интереса к опере, зато появится интерес к делам Женской ассоциации в помощь сельскому хозяйству. Что ж, и это по-своему счастье. Главное — быть довольным собой.

Деон вдруг почувствовал, что он грязный, пыльный и вообще ему тут не место, как бродяге в отрепьях на пышном балу. Его не покидало это странное чувство, хотя он остановился на заправочной станции и зашел в туалет вымыть руки и лицо, причесать волосы, стряхнуть пыль с костюма. Он украдкой поглядел на руки — чистые. Просто он не в своей тарелке, не к месту он здесь. Это их мир, больше не твой. Был твой, а теперь нет. И вернуться сюда можно только чужаком, незваным гостем. Печально. А что делать?

Он поглядел по сторонам и разыскал отца на передней скамье. Вот и с ним у меня то же самое, подумал он. Но он мой отец, и я уважаю его, как немногих. Я знаю, он честен и тверд в том, во что верит. И все-таки между нами пропасть. Даже если мы потянемся друг к другу изо всех сил, то разве кончиками пальцев коснемся.

Что-то в отце показалось ему непривычным. Не такой он сегодня, каким был всегда. Что-то изменилось. В манере держаться. Вот он тяжело вздохнул, хоть и подавил вздох, Иоган ван дер Риет — и вдруг вздохнул; Иоган ван дер Риет, сидевший всю жизнь прямо и гордо, теперь ссутулился.

Годы, подумал Деон. Они подкрадываются незаметно — и вдруг нежданно-негаданно годы взяли свое. И в теле он сдал.

Мозг Деона заработал, словно прозвенел сигнал опасности. Он сидел, погруженный в свои мысли, а тем временем жених с невестой обменялись кольцами и под звуки органа двинулись в сопровождении пастора к дверям ризницы, кругом были улыбающиеся лица, счастливые лица, а мать Лизеллы смахивала платочком традиционную слезу.

Деон вдруг вспомнил, что он ведь, кажется, обязан присутствовать еще и как свидетель или что-то в этом роде, когда новобрачные будут расписываться в церковной книге. Но заставить себя подняться и пройти на виду у всех в ризницу он не мог и остался сидеть.

Перезвон колоколов возвестил свадебное шествие, и из ризницы вышла новая семья, а за ней по ритуалу — родственники. Бот увидел его и подмигнул, а Лизелла улыбнулась. Она выглядела хорошенькой и совсем юной. Она будет неплохой женой.

Отец тоже увидел Деона, когда поднялся, чтобы занять свое место в процессии, и, кивнув, улыбнулся ему. Потом они поздоровались за руку, и Деон почувствовал, какая у отца еще сильная рука. Деон вгляделся в его лицо — очень он стал бледный, черты заострились, а на шее чернел большой синяк. Деон заставил себя сосредоточиться и оценить это спокойным профессиональным взглядом: ты врач и перед тобой пациент. Он искал признаков, которые помогли бы ему поставить диагноз. Но страх и смятение настолько завладели им, что он лишь тупо твердил про себя: здесь что-то серьезное, отец явно болен.

Свадебный прием был в ресторане отеля, с шампанский и тостами (во всяком случае, цветные официанты называли это шампанским, хотя вино было преотвратительное, просто сладкая шипучка): новый пастор оказался человеком прогрессивных взглядов и не возражал против того, чтобы на свадьбе люди выпили бокал-другой. Сам он, конечно, оставался верен содовой.

Наконец, кончились тосты и речи, и гости стали прохаживаться вдоль столов, наполняя себе тарелки.

Деон сел рядом с отцом и, глядя ему в глаза, спросил:

— Как ты?

— Отлично, старина, отлично. Это торжественный день для всех нас. Я рад, что ты смог приехать. — И уже с ноткой укора: — А ты опоздал.

— С машиной неполадка, — коротко ответит Део. — Нет, правда, как ты себя чувствуешь?

Отец посмотрел на него таким знакомым взглядом, с игривой иронией в глазах.

— Почему ты спрашиваешь?

— По-моему, ты неважно выглядишь.

— Люди не молодеют.

— Ты показывался врачу?