— Паршиво, — сказала она. — Когда я снова тебя увижу?

— Если бы я был себе хозяин, — промямлил он. — Эту неделю опять поставили на вызовы. Как тут ответить, когда я смогу вырваться, просто не знаю.

— Ерунда! — крикнула она, так что он даже вздрогнул от этого резанувшего ухо вскрика. Одна надежда была, что на коммутаторе не подслушивают.

— Ты же знаешь, что неправа, — возразил он.

— Конечно, ты мог бы что-нибудь придумать, если б захотел. Кстати, я сняла квартиру.

— Правда? Где?

— Рядом с тобой. В Ньюлендсе. Может, заглянешь по дороге?

— Ей-богу не могу. Честно, не могу.

— Хотел бы, смог.

Может, она и права? Может, ему просто все это надоело? Вначале они виделись почти каждый день. А теперь? Две недели без нее, и ему хоть бы что.

— Честно, не могу.

Она хотела и не смогла подавить вздох раздражения.

— Ну, может, хоть в этом вашем проклятом бунгало? Я приеду.

— Ну… — Ему очень не хотелось, чтобы она приезжала. Он устал. Он две ночи толком не спал.

— Вот видишь, пошел на попятный?

В ее голосе звучала уже угроза, и это заставило его взять себя в руки.

— Вовсе нет. Да нет же. Ей-богу нет. Просто я не хотел бы, чтобы какая-нибудь нелепая случайность, непредвиденный случай…

— Случай самый непредвиденный, — бросила она с вызовом.

Он посчитал за лучшее не принимать вызов.

— О'кей. Я оставлю дверь открытой, поверни ключ. У меня здесь еще дел на час, ну на два, и если не случится ничего особенного…

— Если случится что-нибудь особенное, можешь повернуть ключ сам, — бросила она на прощание.

Он закрыл за собой дверь, оставив ключ в замке. Эта девица ведет дело так, точно я уже у нее в кармане, подумал он.

Ничего радостного этот вечер им не принес. Ну, было то, что бывает, ничего больше. Деон действительно чертовски устал за эти дни и с трудом изображал страсть, которой не испытывал. Элизабет нервничала, была взвинчена и оттого нарочито требовательна. Наконец она зло оттолкнула его и, отодвинувшись, насколько позволяла узкая кровать, сердито бросила, что не было радости и это не радость.

Они затеяли какую-то бессмысленную перебранку — шепотом, шипя друг другу в ухо обвинения: стены были тонкие, как картон. Затем оделись, повернувшись друг к другу спиной. Когда вышли в холл, там сидел Робби Робертсон за поздним ужином. Он и раньше не раз встречался с Лиз в этом бунгало (ничьей девушкой она могла быть где угодно; здесь же на этот счет существовали свои законы; к девушке, пришедшей с кем-нибудь в бунгало, все относились с учтивостью, свойственной разве средневековому рыцарю. То же и с условным знаком: галстук на ручке двери означал, что владелец комнаты занят — входить нельзя) и сейчас приветствовал ее чуть заметным кивком. Его проницательные глаза гут же оценили ситуацию: он понял, что Деон и его девушка ищут компании. Тогда он с нарочитой ленцой поднялся из-за стола, отодвинул поднос с ужином и жестом предложил Элизабет место в кресле у камина.

Она мгновение поколебалась.

— Я собралась уходить, Робби. Благодарю.

Он состроил такую разочарованную мину, словно это известие разбило ему сердце.

— О, прошу вас, вы не можете уйти из моей жизни вот так. Кроме того, на улице холод собачий. — Он показал ей на свой плащ, намокший под зимним дождем.

Она хмыкнула, хотя лицо ее все еще хранило напряженное выражение, и села рядом, протянув ноги и руки к ярко пылавшему огню.

— Ну и прелесть мне сегодня доставили в Скорую, — сказал Робби Деону.

Элизабет заткнула уши руками.

— О, прошу вас, только не о делах!

— А я ни полслова о делах, я же дал обещание. Уж очень было смешно. Я просто не мог удержаться от смеха, хоть режьте.

Элизабет недоверчиво посмотрела на него, он подмигнул.

— Целомудреннейшая история, — заверил он ее. — Абсолютно целомудренная.

— Ну ладно, давай, — сказал Деон.

— Так вот: два фараона привезли в Скорую этого малого с английской булавкой в носу. Знаешь?

— Ты же обещал, Робби! — произнесла Элизабет укоризненно и одарила Робби взглядом, который Деон прозвал «взглядом непорочной девственности».

Деон заметил, что она кокетничает. Пытается войти в свою извечную роль. Почему-то эта тривиальная уловка тронула его — он не ревновал ее, ему стало грустно. Что с нами происходит с обоими? — подумал он в замешательстве.

— Он дико обозлился на фараонов за то, что они никак не желали войти в его положение, и выдал им все, что он думает о полиции Южной Африки! Он, понимаете ли, стреляный воробей, но тут даже сна лишился, чуть не две недели глаз не сомкнул, а все из-за проклятых лилипутиков.