Подошла наша очередь … Мы без устали обрабатывали передний край противника, уничтожая цели, разведанные за долгое сидение в обороне. Вели огонь всей батареей, накрывая площади немецких позиций и траншей по ту сторону Сейма. В то же время мне было странно, что обработку переднего края вела только наша батарея, в то время как на этом участке можно было сосредоточить огонь не только нашего дивизиона, но и других дивизионов полка. Долговременная и глубоко эшелонированная оборона противника, укреплявшаяся в течение трех месяцев, требовала массированного многочасового артиллерийского И авиационного налета многих соединений армии и фронта. Такого массированного налета произведено не было. После стрельбы на поражение заранее разведанных огневых точек, беглого огня и стрельбы по площадям нашей батареей началось наступление пехоты на нашем участке фронта …

Огонь батареи был перенесен в глубину обороны противника. От беглого огня стволы минометов раскалились докрасна. Но, несмотря на нашу интенсивную артподготовку, немецкая оборона была еще довольно боеспособна, и при переправе через Сейм много наших бойцов погибло. Через расположение нашей батареи проходили толпы раненых, они говорили, что Сейм стал красным от крови. Безуспешное наступление продолжалось до самого вечера, до темноты. Я терялся в догадках, не понимая «неразумные» действия нашего командования.

С наступлением темноты неожиданно поступил приказ: «Отбой! На колеса!» Время для сбора и выступления отводилось не более трех часов. Поднять за такое короткое время батарею, которая прочно обосновалась и обжилась на одном месте в течение трех месяцев, было чрезвычайно трудно. Следует сказать, что обосновались мы капитально. Все минометные расчеты имели добротно оборудованные блиндажи в три наката. Потолки и стены их были затянуты плащ–палатками. Нары застланы свежей соломой и тоже заправлены плащ–палатками. Возле нар имелся небольшой столик с лампой (гильзой от снаряда). Такие же блиндажи–землянки были и у офицерского состава, только вместо соломы на нарах были настоящие матрасы, добытые старшиной в разбитых домах. Огневые позиции были отрыты в полный профиль, глубиной на высоту ствола миномета. Стены окопов и траншей обшиты досками и закреплены кольями и так далее. Трудно было расставаться со всеми этими удобствами … Несмотря на все трудности, сборы были закончены ночью, в течение времени, отведенного по приказу.

Батарея была поднята на «колеса» И заняла свое место в походной колонне дивизиона и полка. Конечно, пришлось отказаться от некоторых весьма удобных в обороне, но громоздких в походе вещей. Корову подарили жителям прифронтового села. Боевые брички были загружены до отказа. На брички были погружены не только минометы, но и ящики с минами, зарядами и пр. батарейным снаряжением. Ночью двигались по холодку, и было даже приятно размяться и коням и людям после продолжительной стоянки в обороне. Под утро сделали привал. Меня вызвали в штаб дивизиона. Оказалось, что там заседала ДПК (Дивизионная партийная комиссия). Меня вызвали для приема в кандидаты ВКП (б). Члены ДПК, за исключением заместителя командира дивизиона по политчасти (кстати, он и давал мне рекомендацию), были мне не знакомы. Зачитали мое заявление и рекомендации, заслушали мою короткую биографию и стали задавать мне вопросы. Первый из вопросов был: «Участвовал в боях?» Я ответил, что не участвовал. Члены комиссии удИвИлИсь. Замкомдивизиона начал уточнять мой ответ, задавая мне наводящие вопросы:

— Ты вел огонь взводом и батареей по противнику?

— Да!

— В расположении огневых позиций батареи рвались снаряды противника?

— Да!

— Так почему ты заявляешь, что не участвовал в боях?

Я ответил, что этот вопрос я понял как участие в рукопашной схватке или стрельбе с открытой огневой позиции при непосредственном соприкосновении с противником… Члены комиссии переглянулись и, сдерживая улыбку, проголосовали принять меня кандидатом в члены ВКП (б). По окончании ДПК замполит дивизиона поздравил меня с принятием и, отозвав меня в сторонку, сообщил, что нашего комбата переводят в другой дивизион и мне скоро нужно будет принять батарею. Для меня это было неожиданной новостью, т.к. кроме меня на батарее были и другие лейтенанты в солидном возрасте и с достаточным боевым опытом. Настораживала меня большая ответственность и за хозяйственное состояние батареи, и за выполнение боевой задачи. За боевую и политическую подготовку я не боялся, так как занимался с личным составом постоянно в период обороны. Предугадав мои опасения, замкомдивизиона сказал, что все это поправимо и что на меня уже подана бумага о присвоении мне очередного звания. «Но пока обо всем этом комбату не сообщай».

Весь остальной день был трудный. Тяжелый марш под раскаленным августовским солнцем. Кони с трудом тащились по песку, в котором глубоко утопали колеса. Ездовые шли рядом с бричками, помогая коням, в трудных местах упираясь плечом сзади бричек или ухватившись за спицы колес. Несмотря на то что у меня кроме полевой сумки почти ничего не было, я очень устал, двигаясь по песку, в котором утопали ноги, — все время приходила мысль пристроиться на какой–нибудь бричке. Однако несмотря на смертельную усталость, я отмахивался от этой слабости и продолжал идти вместе с батареей в пыли и зное по, казалось, бескрайней равнине. На моем состоянии сказывалась еще недавняя болезнь — тиф. Войска шли в новый район сосредоточения для нанесения главного удара в направлении г. Севска. К вечеру зной спал, и мы вышли на твердую грунтовую дорогу. Солдаты и кони оживились, почуяв конец пути.

Вскоре после полуночи наш дивизион сосредоточился в большом саду. Командир дивизиона поставил задачу и указал место для огневых позиций. Я как старший на батарее разбил фронт батареи, указав место каждому командиру орудия. Сержанты вбили колышки в указанном мною месте и, очертив огневые позиции, принялись с расчетами их отрывать. В это время пришел мне приказ принять батарею, и я должен был выдвинуться на НП, совместно с командиром взвода управления готовить огни батареи. Пока оборудовали НП и тянули связь к ОП и к КП дивизиона, я решил немного отдохнуть и тут же, на огневой, свалился на землю и заснул. Это было ранним утром 16 августа 1943 года.

Разбудили меня близкие разрывы и сильный удар по ногам, как будто дубиной огрели меня по напряженным мышцам. Одновременно в носу появился какой–то ранее не знакомый мне привкус крови. Инстинктивно, в горячке, я поднялся и, пробежав метра три, прыгнул в свежевырытый ровик для миномета. Противник наугад обстреливал скопление наших войск из полковых минометов. Разрывы мины, в отличие от разрыва снаряда, своими осколками поражают все вокруг, как над землей, так и на земле, так что не спастись и лежа, если попадешь в радиус их действия. Еще не понимая, что я ранен, я старался разобраться в обстановке. Разрывом мины было накрыто еще человек пять батарейцев, и им делали перевязки индивидуальными пакетами.