Утром 28 января 1944 года на широком поле ровным четырехугольником, в пешем строю были построены полки дивизии. Сразу после выступления замкомандира дивизии слово было представлено мне. В своем выступлении я говорил о героическом подвиге ленинградцев, которые в тяжелые дни блокады, в холод, бомбежки, артобстрелы и смертельный голод, умирали, но не сдавались. Строили оборонительные сооружения, сбрасывали зажигалки с крыш домов, работали на заводах и фабриках.

В конце я призвал всех конногвардейцев в предстоящих боях отомстить фашистам за Ленинград, за всех погибших в блокаду. Слава доблестным советским войскам, полностью освободившим от блокады колыбель Великой Октябрьской революции Ленинград от фашистской нечисти! Да здравствует наша Родина! Наша коммунистическая партия! УРА!

Дружное многоголосное «У–р–р–а–а!» далеко разнесл6сь в округе, и было слышно даже в окрестных селах. После меня выступали еще бойцы и командиры из других полков. Митинг закончился дружным «Ура!» в честь нашей доблестной Красной армии и нашей партии. Сводный оркестр исполнил Гимн Советского Союза. Под звуки военных маршей полки с развернутыми знаменами проследовали в свои расположения.

Вместо погибших и выбывших по ранению в последних боях прибыло новое пополнение полтавских и саратовских ребят. Корпус перебрасывали в другой район, и осваиваться с нашей походной кавалерийской жизнью новому пополнению пришлось на марше. В это же время мы получали и новых коней. Коней нам прислала братская Монголия. Кони были низкорослые и полудикие, не ели из торб и не пили из брезентовых ведер, а на марше без этого обойтись было нельзя. В полку начался падеж монголок. На одной из дневок командир полка гвардии подполковник Ткален ко решил пристыдить командиров эскадронов, сказав, что часть монголок он передаст нам, артиллеристам, они их откормят и покажут, как надо обращаться с ними. После такого решения мы получили в батарею 40 монголок. И с этих пор начались наши мучения. Мы воспитывали новое пополнение бойцов, а они воспитывали монголок, так как монголки достались им, молодым бойцам. Младшие командиры и старички наотрез отказались садиться на это чудо природы. С большими трудностями и с небольшими потерями (пять–шесть коней мы все же потеряли) нам все же удалось приручить монголок, приучить их есть овес из торб, пить из брезентовых ведер и соблюдать порядок в строю. Несмотря на свой малый рост, монголки выносливые и неприхотливые в походе и бою. Переброска кавалерии в другие районы производилась, как правило, в ночное время. Днем мы отдыхали в лесах или балках, неподалеку от населенных пунктов. Скрытность передвижения и сосредоточения крупных кавалерийских соединений необходимы были для того, чтобы противник не смог распознать направление главного удара наших войск и, соответственно, не смог заранее подготовиться для отражения этого удара, то есть стянуть необходимое количество войск и укрепить свою оборону на данном участке фронта. Задача кавалерии не стоять в обороне и не прорывать ее, а после прорыва ее пехотой на достаточную глубину (12–15 км) войти в прорыв И развивать успех наступления фронта на оперативном просторе, в тылу врага. Ночные марши особенно тяжело пере носило новое пополнение.

Новому бойцу необходимо было не только переносить все тяготы ночного перехода, но во время дневки накормить и напоить коня, привести в порядок свое личное оружие (карабин) и противотанковое орудие. Ездовым орудий и боевых бричек забот было еще больше, на каждого из них приходилось по две (у ездовых орудий) и по три (у ездовых бричек) лошади. Ну а тем, кому еще надо было заступать в наряд, приходилось еще тяжелее. Солдаты были измотаны до предела. Один из моих новых бойцов так намучался у нас, что самовольно покинул часть. Это было ЧП, дезертирство! Но боец пошел не в тыл, а на фронт и примкнул К пехотинцам. СМЕРШ его отловил только после Белорусской операции. Его привели к нам под арестом, был трибунал. Боец не сказал ни слова в свое оправдание, только отдал судьям свое представление к награде за успешные действия в бою. Его все равно отправили в штрафную роту, но боец даже обрадовался: «А, я там всех знаю».

На одной из дневок пришел приказ: сдать все трофейное оружие, автоматы оставить только у командиров орудий. Вообще в боевой обстановке на наличие нештатного стрелкового оружия у расчетов смотрели сквозь пальцы. Один из командиров орудия из нашей батареи всегда возил с собой даже ручной пулемет. На мои вопросы зачем он ему, следовал ответ: «Пусть будет, вдруг пригодится»,

Вместо сданного оружия мы получили для ездовых и для расчетов старые длинноствольные винтовки, которые никак не подходили ни тем ни другим. Но приказы не обсуждают, и мы принялись приводить В порядок эти чудо–винтовки. Винтовки были старые, в плохом состоянии, Один из молодых бойцов, прочищая ствол, так загнал шомпол, что его никто и никак не мог вытащить из ствола. Боец чуть ни плакал от обиды. Пришлось прийти ему на помощь. Приказав вынуть пулю из гильзы патрона, я заложил ее в патронник винтовки, закрыл затвор и, отойдя подальше от людей, выстрелил шомполом в небо. Шомпол улетел, и из винтовки уже можно было стрелять. Это было нарушение всех правил, но другого выхода у нас в то время не было.

Место, где мы расположились на отдых, было между лесом и проселочной дорогой. Во время пристрелки к нам подъехал незнакомый подполковник (как позже выяснилось, начальник особого отдела дивизии) И устроил нам разнос. Выяснилось, что, когда он ехал по дороге, возле него свистели пули от нашей стрельбы. Мы переглянулись. Я указал подполковнику направление нашей стрельбы. Он не поверил и, погрозив нам кулаком, уехал. Осматривая канал очередной винтовки, я обнаружил, что ствол у нее кривой … Вот почему пули из этой винтовки летели на дорогу. Помкомвзвода не огорчился и сказал, что он знает, кому надо вручить это «ружье». В новом пополнении есть солдат, который не прочь стрелять из–за угла, как в том анекдоте: «Воевать, так воевать, пишите в обоз на последнюю бричку и дайте мне кривое ружье, чтобы я мог бить фашистов из–за угла!»

И пошли солдатские анекдоты … Командир орудия не моргнув глазом рассказал, как он сам наблюдал во время атаки следующую картину у соседей в пехоте. Командир роты поднимал бойцов в атаку словами: «Вперед, орлы!» Все поднялись, а два солдата сидят в окопе. Политрук спрашивает у них: «Почему сидите, вся рота наступает?» Отвечают: «Команда была орлам, а мы львы!»

Мне было не до шуток, слава Богу, что с подполковником все обошлось, с Особым отделом шутки плохи, доказывай потом, что мы в него не стреляли … Вообще с особистами я дел имел мало. Один раз он меня вызвал и сообщил, что мои бумаги с предыдущего места службы, из армейского минометного полка, еще не пришли. У меня екнуло сердце. Несколько позже особист вызвал меня снова и сообщил, что все в порядке. Особист также требовал от меня информации о бойцах, кто как себя ведет в бою, не позволяет ли себе лишних высказываний? Особенно он требовал следить за бойцами из нового пополнения, то есть из Полтавской области — они успели побывать под немецкой оккупацией. Я просто сказал особисту, что дерутся все хорошо, а если ему надо посмотреть, кто чего стоит, то ему надо самому поучаствовать в бою. На этом наши контакты с ним прекратились.

Наша дивизия была кадровая и сохранила костяк довоенного офицерского состава. Это были первоклассные наездники. Ткаленко, командир полка, при любой возможности устраивал занятия по верховой езде, лично наблюдал за ними. Все офицеры полка участвовали в этих выездах. Для меня поначалу это было сущим мучением, ведь я в первый раз сел на коня по прибытии в дивизию.

— Учебной рысью! Ноги из стремян убрать! Мааарш! — командовал Ткаленко. И начиналось сущее мучение, задняя часть отбивалась страшно. Говорят, что у кавалеристов не бывает камней в почках — все вытряхивается при езде на коне.

— Ох уж эти мне артиллеристы! — ворчал Ткаленко, имея в виду в первую очередь меня. Однако со временем я научился сносно ездить на коне, и меня уже было не отличить от кадрового кавалериста.

Несмотря на то что я служил в кавалерийском полку, я продолжал носить артиллерийские погоны с красной выпушкой, только поменял артиллерийские эмблемы на кавалерийские. Каждый раз при встрече командир полка говорил мне: «А, здравствуй, пехота!» Каждый раз я отвечал, что я не пехота, а артиллерист. На что Ткаленко всегда говорил: «Все равно пехота!» Только позже я понял, что таким образом Ткаленко прививал мне уважение и любовь к кавалерии, этому элитному в Красной армии роду войск.