Я подправил свой окопчик, расположенный метрах в семи от орудия, возле небольшого бугорка, и заменил мокрую подстилку сухой. Коновод принес скудный обед, он же и ужин. Суп–болтушка в котелке был еще горячий, и я, поставив его на бугорок, с аппетитом поел и согрелся, несмотря на то что промерзший хлеб крошился и не имел вкуса хлеба. Не дожидаясь очередного налета, я малой саперной лопатой начал расширять свой довольно тесный окоп. Сняв покров снега с прилегающего к окопу бугорка, я наткнулся на кусок немецкой шинели. Дальнейшая раскопка обнаружила труп убитого и замерзшего «фрица». Такое соседство меня явно не устраивало. Неприятно было и то, что этот бугорок, то есть труп засыпанного снегом фрица, я только что использовал как стол для обеда, а ночью прижимался к нему, прячась от ветра и стужи. Пришлось спешно отрыть новый окоп и замаскировать старый окоп свежим снегом. Проверив часового у орудия и переговорив с комэска–З о совместных действиях, я улегся в мягкий от лапника, но холодный и сырой окоп. Кое–как согревшись, я уснул.

В полночь, продрогнув до мозга костей, я проснулся и, решив, будь что будет, пошел в лес и забрался в свою бричку, под сено. Разбудил меня грохот мощных разрывов по всему лесу. Это был очередной налет шестиствольного миномета «Ишака». Кони, запряженные в мою бричку, неслись по лесу как бешеные, по кочкам и пням, не выбирая дороги. Вскочив спросонья, я остановил коней, из которых один был тяжело ранен, а два других имели на крупах глубокие касательные кровоточащие раны. Осколками мин были изрешечены борта брички. Чтобы выпрячь тяжелораненого коня, который после бешеной скачки упал, я стал звать ездового. Ездовой не откликался. Прибежавший с огневой позиции Паланевич сказал, что ездовой, наверно, спит в своем окопе, который был под бричкой. Я ему не поверил. Не может быть, чтобы такой исполнительный и хозяйственный пожилой солдат, каким был ездовой, Спирин, мог спать после адского налета «Ишака».

я побежал к окопу. Ездовой лежал в окопе без движения. В первый момент я тоже подумал, что он спит, но когда я начал его тормошить, то убедился, что он убит. Подошедший сержант расстегнул на Спирине шинель и гимнастерку и обнаружил небольшое осколочное отверстие в районе сердца. Пока сержант занимался с лошадьми, мы забрали документы убитого и в этом же окопе схоронили его, установив небольшой столбик с дощечкой. До сих пор я не перестаю удивляться: как это могло случиться, что я, находясь на бричке, более полуметра над землей, остался жив и даже не ранен (только в нескольких местах осколками мне посекло шинель), а ездовой, который лежал под бричкой, в окопе глубиной больше метра, был убит

Только мы успели схоронить нашего ездового, как вновь противно завыл «Ишак», и еще одна партия смертоносных мин накрыла участок леса недалеко от нас. Шестиствольный миномет в лесу был наиболее опасен за счет взрывов мин над землей при соприкосновении взрывателя с ветками деревьев. Осколки при таких взрывах летят сверху вниз и поражают людей даже в окопах.

Таким же образом меня ранило на Курской дуге в саду при минометном налете на мою батарею … Тяжелораненую лошадь пришлось пристрелить и тут же разделать на мясо. Мясо распределили по подразделениям, и в этот вечер бойцов вдоволь накормили свежей кониной. В окружении мы были несколько дней, но для меня они были самыми тяжелыми воспоминаниями за всю войну (не считая пережитых мной дней в блокадном Ленинграде).

В ноябре 1943 года, в один из вечеров, поступил приказ об оставлении занятых позиций и выходе из окружения. Вражеское кольцо одним ударом нашего передового отряда и авангарда полка было прорвано, и в образовавшуюся брешь, без шума, в полной темноте, была выведена из окружения вся наша Группировка. Настроение у всех было приподнятое. Впереди нас ждали баня и довольно сносное жилье. Выходя из окружения, я допустил грубую ошибку, которая могла стоить мне жизни или, хуже того, я мог попасть в позорный плен.

Выведя орудие Паланевича с бричками и присоединив их к боевой колонне эскадрона и полка, я решил проверить другое мое орудие, гвардии сержанта Петренко, приданное третьему эскадрону. Дошел ли до них приказ и не забыл ли о нем эскадрон? Если расчет с орудием останутся в окружении, отвечать все равно придется мне, несмотря на то что я находился с другим орудием и в другом эскадроне. В то время у меня еще не было личного оружия, и я, взяв карабин у своего бойца, вернулся в лес и направился к месту расположения 4–го орудия. Кругом была тишина, и только ветер раскачивал кроны деревьев да под моими ногами поскрипывал снег. Загнав патрон в патронник карабина, я с карабином наперевес, озираясь по сторонам, перебежками приближался к огневой позиции моего орудия. В расположении эскадрона и на огневой позиции не было ни души. Следы на снегу говорили о том, что орудие вместе с эскадроном покинуло свои позиции и вышло на соединение с полком. Со стороны противника не было активных действий, иначе он сел бы нашим отходящим частям на хвост и навязал бы нам ненужный в настоящей обстановке бой. Противник не знал наших действий и, как всегда, периодически пускал осветительные ракеты и вел беспокоящий огонь из пулеметов и орудий. Но это было где–то вдали. А здесь было тихо. Но я мог напороться на разведку немцев, и тогда мне с моим карабином было бы тошно. Против разведгруппы я бы явно долго не продержался. Закинув карабин за спину, я бегом пустился догонять своих. От сильного бега болело сердце и стучало в висках. Запыхавшись, я перешел на шаг. Мысль о том, что я могу отстать от своих и остаться в окружении, подстегивала меня, и я снова бежал, пока почти вплотную не наскочил на арьергард полка. Поразмыслив, я о своем поиске орудия никому не доложил, боясь хорошей взбучки от командования. Рапорт о состоянии взвода комбату я отдал с опозданием, но, поскольку наш комбат докладывал командиру полка последним, все обошлось благополучно и мое кратковременное, но опасное отсутствие осталось незамеченным.

Выйдя из окружения, полк не спеша продвигался к месту сосредоточения. Еще не доходя до места назначения, на дневке, санинструкторы и старшины готовили нехитрые сооружения для дезинфекции и бани. Где и как они добывали железные бочки для «вошебоек», как оборудовали их для своего подразделения в считаные часы, отведенные для этой санитарной операции в полевых условиях, остается одной из нераскрытых тайн русского солдата в минувшей войне.

В обязанность санинструктора входило не только продезинфицировать белье и обмундирование бойцов, но и помыть их в наскоро организованной бане. В банные дни организация требовалась не менее тщательная, чем при боевой операции. Командующими всей этой операцией были старшины подразделений, которые через помощников командиров взводов и командиров отделений (орудий) выполняли все указания санинструкторов, а после бани одевали бойцов в чистое, пахнущее каким–то особым домашним запахом, белье. Такие полевые бани были вроде праздника и поднимали настроение и боевой дух бойцов не хуже хорошего духового оркестра. На следующей дневке за дело принялись ветеринарные инструкторы, организовав поголовную проверку конского состава совместно со взводными кузнецами.