— Ух! Пронесло! — вымолвил он с облегчением и перекрестился .

— Ты что, Володя, ведь генерал доволен вроде?!

— Да! Доволен! Но в графине был спирт!!! 100 процентов! Вот был бы номер!

За такую оплошность, такой «номер», Чернов получил от меня на полную катушку. Следует сказать, несмотря на то, что спирта (этилового) было вдоволь, пьяных не было. Выпивали в меру, для аппетита, не более. При отличном питании, да на чистом морском воздухе, на нашем состоянии это не отражалось. Хотя для «аппетита» употребляли по стакану неразведенного, без задержки запивая водой. Пьяниц на батарее и в полку строго наказывали. Дни шли своим чередом. Предприимчивый Володя Чернов где–то раздобыл легковой автомобиль. Целый день он с кузнецом взвода возился с ним, приводя его в рабочее состояние. На следующий день Чернов торжественно заявил:

— Машина в исправности и подана мне для следования в штаб полка! Русскому офицеру, победителю, негоже ездить в штаб на лошади, на то есть автомобиль! Приедете с шиком, как генерал. Пусть другие посмотрят, на чем ездят батарейцы! — промолвив это, он галантно распахнул передо мной дверцу машины. Согласившись, я сел в машину, но на всякий случай приказал коноводу с лошадьми следовать за нами.

Проехав с полдороги, машина зачихала и встала как вкопанная. Все старания новоявленного механика–водителя ни к чему не привели. Машина молчала даже тогда, когда Чернов обозвал ее гитлеровским отродьем. Хорошо, что под рукой был коновод с лошадьми. До штаба мы доехали на конях, а Чернов остался копаться в машине. На обратном пути я увидел нашу машину вверх колесами, не было возле нее и нашего горе–механика. В расположении батареи Чернов заверил меня, что я все–таки буду ездить в штаб на машине, как подобает русскому офицеру, так как у него в запасе есть еще две легковые машины. Но и эти трофейные машины постигла та же участь.

На море было спокойно, ни одного дымка на горизонте. Орудийные расчеты где–то раздобыли муки, масла и сковородку. Пекли на костре вкусные поджаристые оладьи и блинчики. Стали угощать и меня. Блинчики были тонкие и таяли во рту, особенно после стаканчика спирта.

Из штаба полка сообщили, что в полку организована отправка посылок из Германии, домой, на родину. У Зозули были кое–какие трофеи, а у меня — ничего. Разве у нас в передовых отрядах, на переднем крае фронта, могли быть трофеи? О них мы и не думали. Главный наш трофей — это наша жизнь! Остаться живым и неискалеченным в смертельных схватках с противником — вот главное на войне, а не трофеи.

Вот у тыловых работников полков, дивизий, корпусов, армий, фронтов, которых, кстати, так же, как и нас, именуют участниками войны, трофеи были, и доставались они им без риска для жизни и здоровья. Даже у нашего батарейного писаря и то было несколько десятков часов, которые он без труда выигрывал у бойцов, играя в игру «Махнем не глядя».

Игра заключалась в том, что оба играющих, например, разыгрывая часы, прятали их в руке за спиной и по команде (при обоюдном согласии) обменивались ими не глядя. Писарь подсовывал бойцам иногда одни крышки от часов, получая взамен хорошие часы на ходу.

Зозуля успокоил меня, сказав, что у него найдется кое–что и для меня. Но когда его коновод принес и вытряхнул мешок, смотреть там было нечего, одно старье. И я отказался от такой помощи. Про нашу затею с посылками (видно, от моего коновода) прослышала и наша хозяйка. Пошептавшись с ним, предложила свои услуги подобрать кое–что из своих запасов новой одежды и обуви. Я не отказался от ее подарков, и коновод вместе с хозяйкой собрали и отправили мою первую посылку с письмом домой, в Ленинград. Вторую посылку собрал мне гвардии сержант Чернов из взводных трофеев. Забегая вперед, расскажу о третьей и самой ценной для моих родных посылке, из всех трех посланных от меня с фронта. О ней я ничего не знал до тех пор, пока не получил письмо от родителей, после моего ранения и выписки из госпиталя.

В письме они сообщали, что очень довольны этой посылкой. Благодарили за отрез на костюм, за 10 метров белого шелка и особенно за сахарный песок. Все это было большим дефицитом в послеблокадном Ленинграде.

Я никак не мог догадаться, откуда взялась эта посылка, которую я не посылал, пока не вспомнил свой разговор с медсестрами в полевом госпитале. А дело было так.

После ранения в последнем бою 1 мая 1945 года меня перевозили из одного полевого госпиталя в другой. В одном из госпиталей к нам в палату пришли две молоденькие сестрички и предложили свои услуги переправить посылки домой, все, что у нас есть, послать на родину. У моих соседей по палате кое–что нашлось, и они сообщили адреса, куда отправить их посылки. А у меня ничего не было, если не считать полевой сумки и пистолета, который я всегда перекладывал после ранения из кобуры в полевую сумку, чтобы его не отобрали при госпитализации. Сказав сестричкам, что у меня ничего нет, я думал, что они уйдут. Но они не ушли, а стали расспрашивать, кто у меня дома и где мой дом. Узнав, что я из Ленинграда и что дома у меня отец и мать, пережившие блокаду, они, пошептавшись и мило улыбнувшись, попрощались с нами и удалились. Больше я их не видел, так как на следующий день меня отправили дальше в тыл, в другой госпиталь. До сих пор я благодарен всем нашим боевым сестрам, военным фронтовым хирургам, санитаркам (нянечкам), всем этим труженикам за их бескорыстный, тяжелый и благородный труд. За их отеческую, материнскую, сестринскую заботу о нас, раненых бойцах и командирах. Никто не обязывал этих милых сестричек разузнать мой домашний адрес, с любовью подобрать из трофеев эти скромные, но такие необходимые в послеблокадном Ленинграде вещи и продукты и, ни слова не сказав мне, направить их посылкой моим родителям.

Хозяйка показала мне свой дом. Дом состоял из двух половин. Справа и слева от входной двери, напротив которой располагался дымоход от печей правого и левого крыла, размещалась коптильня. В подвале, высотой в полный рост, на полках аккуратно были расставлены стеклянные банки со стеклянными крышками на резиновых прокладках. В банках полуфабрикаты, мясные и овощные. Потянешь за мысок прокладки, и крышка с хлопком соскакивает с банки. Обе половины дома имели по две комнаты, в левом крыле размещалась кухня. Крыша дома остроконечная черепичная. Вечером хозяйка приносила в нашу половину патефон с пластинками. Слушали музыку. Некоторые мелодии были нам знакомы, напоминали мелодии России. На мой вопрос, любят ли они музыку Бетховена, Баха, Моцарта, хозяйка и ее дочка ответили, что такой музыки они не знают.

После боев и походов, мы прекрасно отдохнули на этом не тронутом войной полуострове, набрались сил и подготовились К решающим боям. Но всему приходит конец. Как говорится, делу время, а потехе час. Ранним утром батарея в полном составе выступила к городу Леба, где располагался штаб полка. Я уже был в седле, когда хозяйкина дочь подала сверток с продуктами и сказала, что это в дорогу от mutter.

Корпус получил приказ выйти на исходные позиции в район действия 49–й армии. Сборы были недолгими, и, ранним утром покинув полуостров Леба, батарея заняла свое место в походной колонне полка. Опять дневные марши, ночуем в домах населенных пунктов, заранее облюбованных нашими квартирьерами. Население принимало нас нельзя сказать, чтобы доброжелательно, но не враждебно. Оно привыкло подчиняться силе и, тем более, победителям и представляло нам все необходимое: жилье, фураж для лошадей, места для орудий, для бричек, для коней и пр. Начпроды полков безвозмездно получали продукты. Все войска на территории Германии перешли на самообеспечение.