Гольдин рассказал, что 20 сентября в бою у урочища Шумейково он участия не принимал из-за того, что «плохо видит». Когда он сдался в плен, его вскоре доставили в Конотоп, в немецкую разведку. Допрашивал его там хорошо владевший русским языком обер-лейтенант. На все поставленные вопросы – о месте нахождения в последние дни командования фронта, армий, входящих в него, состоянии остатков войск фронта, наличии в них боевой техники, о старших офицерах, с которыми он оказался в плену, – дал правдивые ответы.

После первого допроса ему был предоставлен четырехчасовой отдых, а затем его привели к гитлеровскому майору Фурману, руководителю «Абвергруппы-107» при армии Гудериана. Майор одобрил поведение Гольдина в плену и сказал, что его показания соответствуют действительности и это дает основание немецкому командованию считать, что он, Гольдин, сделал первый шаг к своей будущей карьере при «новом строе» в России и что теперь ему надо продолжать эти шаги – оказывать помощь немцам. Если он с этим согласен, то его немедленно отпустят из плена и он будет добровольно работать на «великую Германию» по ту сторону фронта.

Гольдин от такого предложения якобы отказался, но Фурман разъяснил ему неразумность и нелогичность его поведения. Сдача Гольдина в плен свидетельствует о непрочности его «социалистических» убеждений, о желании любой ценой спасти свою жизнь, а для этого у него есть только один путь – стать агентом абвера и работать на Германию. Иначе Фурман должен будет передать его в гестапо, где Гольдина немедленно расстреляют, как еврея. Зачем же было сдаваться в плен? Не лучше ли уж было геройски умереть рядом с командующим фронтом? Фурман советовал Гольдину принимать решение как можно быстрее, пока ещё некоторые советские воины, оказавшиеся в окружении, выходят к своим и он легко сможет затеряться в их массе. Фурман также польстил интенданту 3 ранга, сказав, что он имеет высшее техническое образование, гибкий ум, не является членом партии, хорошо знает немецкий язык, а таким лицам неплохо живется и в Германии, не говоря уж об оккупированной России и Украине, примером чему может быть он сам, Фурман, выходец из Одессы.

Всесторонне взвесив предложение Фурмана сотрудничать с абвером, Гольдин согласился, и ему немедленно был предоставлен хороший обед и суточный отдых. Затем его вновь привели к Фурману, который поинтересовался, не раздумал ли господин Гольдин быть немецким агентом. Тот ответил, что нет, не раздумал, и майор предложил ему подписать обязательство о сотрудничестве с абвером. Здесь же он получил необходимые инструкции: перейдя линию фронта, обязательно определиться на свою старую должность в штабе фронта, учтиво держать себя по отношению ко всем старшим, и особенно к заместителям командующего фронтом, с которыми по роду службы имел и должен иметь контакты, чтобы повседневно быть в курсе всех больших и малых дел командования. Все документы, поступающие из Генерального штаба, Наркомата обороны и Ставки, попадающие к нему, он должен был копировать или кратко записывать их содержание. Собранные данные передавать связнику от Фурмана два раза в месяц, каждого 14-го и 24-го числа, между 10–12 часами дня. Встречи будут происходить у билетных касс железнодорожных вокзалов тех городов, где располагается штаб фронта. На встречу со связником Гольдин должен выходить, имея при себе книгу Л. Толстого «Война и мир», причем держать её в таком положении, чтобы находящиеся вблизи него люди могли прочесть название. Человек Фурмана обратится к нему со словами: «По-моему, мы встречались на Подоле в Киеве». Ответ: «Да, я там родился и жил».

Ещё сутки ушли на отработку деталей. И когда Фурман убедился, что новоиспеченный агент всё хорошо усвоил, Гольдина на легковой автомашине доставили в посадку возле села Степановка. По сведению Фурмана, здесь скрывалась группа советских командиров, выходящих из окружения. Её решено было не трогать, чтобы обеспечить надежную крышу абверовскому агенту.

Гольдин категорически утверждал, что, возвратившись из плена и получив снова должность в штабе фронта, он ничего не делал для гитлеровской разведки. Лишь однажды выходил в Воронеже на вокзал для встречи с представителем майора Фурмана, которому собирался объявить, что он раздумал работать на «великую Германию». Но на вокзале к нему никто не подошел. По нашим же сведениям, он выходил на вокзал дважды.

На вопрос, почему же он не обратился к командованию или в органы госбезопасности и тем самым помог бы захватить связника от абвера, Гольдин ответил, что он боялся быть скомпрометированным и не хотел терять доверия сослуживцев.

В ходе следствия Гольдин был полностью изобличен в неправдоподобности своих показаний и признался, что после возвращения из плена свои отношения с абвером он решил строить в зависимости от обстановки на фронте: если она будет складываться в пользу гитлеровцев, то работать на них, а если наоборот – то нет. Данными же, представлявшими большой интерес для фашистской разведки, он располагал ежедневно.

Изменник был предан суду военного трибунала и осужден по всей строгости советских законов.

Всех участников этой операции командование представило к правительственным наградам. Младший лейтенант госбезопасности Алексей Корнеевич Красножегов посмертно был награжден орденом Красного Знамени.

Иван Чайка в госпитале долго не залежался. Очередной его рейд в глубокий вражеский тыл помог контрразведчикам особого отдела Юго-Западного фронта раскрыть гнусную провокацию абвера, острие которой было направлено против видного советского военачальника.

Летом и осенью 1941 г. войска Юго-Западного фронта понесли большие потери, многие части побывали в окружении. И поскольку нужда в людях была огромной, в расположении войск фронта действовало несколько сборных пунктов для выходящих из окружения. Здесь они проходили санобработку, получали обмундирование, оружие и распределялись по частям. На сборных пунктах работали сотрудники органов тыла, кадров, политуправления и особого отдела.

10 декабря на фронтовом сборном пункте в селе Пески Воронежской области к младшему лейтенанту госбезопасности Пивоварову обратился сержант Воропаев, оказавшийся в окружении со своей танковой частью при отступлении из Харькова, и сообщил, что хочет сделать заявление большой государственной важности. То, о чём рассказал танкист, действительно выходило за рамки нашей повседневной работы. Но обо всём по порядку.