– Но я не выбрасывала кукол! Вот они стоят – нарядные и красивые…

– Помолчи. Последнее слово тебе еще предоставят. А сейчас мы выслушаем свидетелей, – Байкерша прошлась вдоль шеренги кукол и указала на Веронику: – Говори!

Длинные ресницы той дрогнули, крошечный ротик приоткрылся. Из-за отсутствия практики сначала кукла заговорила с трудом, долго подыскивая нужные слова, но постепенно вошла во вкус и стала гневно обличать Милу.

– Я буду говорить не за себя, – раздавался в тишине тоненький кукольный голосок. – Моя хозяйка всегда была благосклонна ко мне и не причиняла большого зла. Я не говорю о таких пустяках, как длительное заточение в кладовку или нанесение «макияжа» шариковой ручкой – такие инциденты случаются с каждым из нас, их можно если не забыть, то простить. Я буду свидетельствовать за своего погибшего друга. Он был мне как брат, и его вероломное убийство я не прощу никогда!

– Я никого не убивала! – воскликнула девочка, но осеклась под строгим взглядом Байкерши, скомандовавшей:

– Продолжай, Вероника. Говори, как бы больно тебе ни было!

– Плюшевый мишка Топтыжка пришел в этот дом вместе с Милой, он встречал девочку из роддома. С тех пор они стали неразлучными друзьями. Хозяйка любила Топтыжку, как любили его и мы – куклы, подаренные Миле в следующие дни рождения. Мишка всегда помогал нам, утешал, поддерживал в трудные минуты. Проблема состояла лишь в том, что Мила просто обожала своего плюшевого медвежонка. А участь любимых игрушек – печальна. Рыжий плюш шкурки истерся и засалился, Топтыжка ослеп на один глаз, который заменили пуговицей, он постарел и подурнел, но все равно оставался самым лучшим и добрым из нас…

Мила не сомневалась, какой приговор последует за столь страстным обвинением, а потому сконцентрировалась на решении одной-единственной проблемы – продолжала распутывать бесчисленное множество узелков на своих атласных и кружевных путах. К счастью, куклы были так поглощены рассказом Вероники, что не замечали подозрительных действий своей пленницы.

– И вот однажды… – продолжала свидетельствовать раскрасневшаяся от праведного гнева кукла. – Однажды случилась страшная катастрофа, которую в мире людей принято называть ремонтом. Это событие всегда обрывает жизни многих игрушек. В то воскресное утро нас всех собрали в большой комнате, сложили на ковер и принялись тщательно осматривать, решая, кому оставить жизнь, а кого обречь на гибель. У тех, кому сама же Мила оторвала руки или ноги, кому обрезала волосы или изуродовала лица фломастерами, не оставалось шансов на спасение. Несчастных откладывали в сторону, по сути – приговаривая к сожжению в печи мусороперерабатывающего завода.

Лица слушавших Веронику кукол исказил гнев, Байкерша стиснула крошечные кулачки. Вероника умолкла, стараясь справиться с волнением, а потом заговорила вновь дрожащим от слез голосом:

– Очередь дошла до Топтыжки. Присутствовавшая на судилище Милина мама взяла медвежонка в руки и спросила у дочери: «Что будем делать с ветераном?» Лицо Милы оставалось равнодушным, она даже зевнула, раздумывая о каких-то своих проблемах. Тогда мама сказала: «Вообще-то его давно пора выбросить, но мне, признаюсь, жалко медвежонка. Как сейчас вижу – ты спишь в детской кроватке, обхватив его ручонками, и улыбаешься во сне. Может, отдадим мишку в химчистку, пришьем ему новые глаза? Как ты думаешь? Впрочем, тебе решать». Все игрушки, находившиеся в комнате, замерли, ожидая приговора, а Мила спокойно произнесла: «Знаешь, мама, он мне не нужен. Такая старая и замусоленная игрушка скверно смотрится на фоне нарядных кукол. Давай вместо Топтыжки купим плюшевого жирафа». Так решилась судьба медвежонка, который был первым товарищем Милы…

Вероника умолкла. В комнате сконцентрировалась зловещая, не сулившая ничего доброго тишина. Байкерша с ненавистью посмотрела на притихшую девочку:

– Все так и было, не правда ли? Интересно, что терзает тебя в эти минуты – стыд или страх? Конечно же, страх, ведь муки совести неведомы таким, как ты. А мы другие, не такие, как люди, – поэтому наш суд будет справедливым. Я обращаюсь к вам, куклы: можете ли вы сказать что-то в оправдание преступницы?

«Барышни» молчали, уставившись поверх головы Милы. Пауза затянулась, но тут вперед робко шагнула черноокая Изабелла:

– Мила была к нам добра. Она шила нам красивые платьица, расчесывала волосы и повязывала банты. Даже теперь, когда Мила выросла, она не сослала нас в кладовку, а оставила стоять на полке.

– Она убила Топтыжку! – взвизгнула Вероника.

Байкерша зазвонила в колокольчик, призывая к тишине, повернулась к Изабелле:

– Это все, что ты можешь сказать в оправдание подсудимой?

– Да… – Кукла потупилась и отступила назад, стараясь спрятаться за спинами своих товарок.

Куклы были возбуждены. Они уже не могли стоять шеренгой, сбились в кучу, начали оживленно жестикулировать, кричать тоненькими, смешными голосами:

– Изабелла пришла позже! Она не встречалась с Топтыжкой!

– Он был лучшим!

– А помните, как Мила выбросила пупса только за то, что у него оторвалась ручонка?

– Лучше расскажи, Вероника, как она обошлась с одноногой Барби!

Голоса сливались в птичий гомон, а Байкерша, бесстрастно скрестив на груди руки, наблюдала за дискуссией. Наконец она вновь позвонила в колокольчик:

– Довольно слов. Пора выносить решение, друзья. Признаете ли вы виновной Людмилу Китайгородцеву в убийстве Топтыжки и в других убийствах, совершенных подсудимой на протяжении ряда лет? Твой приговор, Вероника?

– Виновна.

– Анюта?

– Виновна.

– Лидия?

– Она виновна, – величественно кивнула головой Лидия.

– Даша?

– Виновата.

– Изабелла?

Изабелла молчала, теребя подол своего пышного шелкового платья. Цыганочке было жалко Милу, но она боялась своих старших подруг, с которыми была вынуждена жить на одной полке.