— Не его дело — подносить угощение гостям, — сказал Гордон. — Здесь ему нечего этим заниматься.

— Это я его попросила, Нед, — сказала миссис Гордон. Чутьем ли, по беглому ли взгляду, брошенному на сына, но она догадалась, что Гордон обеспокоен главным образом из-за генерала, — как бы тот не подумал, что Нури находится в доме Гордона на положении слуги, так же как и в доме Фримена. Ее удивила эта однобокая и эгоцентрическая щепетильность.

— Яего попросила, Нед, — торопливо повторила она. — Я думала, вам с генералом Мартином приятно будет такое гостеприимство в духе старых обычаев пустыни.

Генерал сочувственно улыбнулся и процитировал по-арабски: — «Если небо соизволило ниспослать нам блоху, то ее укус лишь облагораживает нас». — И тут же пересказал по-английски смысл этого изречения: — Не важно чт'o — важно к'aк, Гордон!

Но это уже не могло утешить Нури, который видел одно: Гордон разгневан и не на шутку. Он стал больно хлопать себя по ушам, чтобы убить вошедшие туда слова. Задыхаясь от слез, он топал ногами и колотил в дверь в припадке ребячьей ярости и наконец выбежал из комнаты, изо всех сил грохнув дверью для большей уверенности, что его отчаяние понятно всем.

— Мне, право, очень жаль, Нед, — сказала миссис Гордон тоном, в котором явно чувствовались укор и недовольство. — Я просто не подумала.

Но Гордон уже смеялся, нечувствительный к укорам. — Ура! — воскликнул он негромко. — Да здравствует подлинная страсть, настоящий, неукротимый темперамент! Я уж даже забыл, что на свете существует нечто подобное. Будь проклято английское хладнокровие! Кажется, я и сам им заразился. Прошу вас, генерал, пейте кофе и забудьте мои придирки. Это все Фримен виноват, он мне действует на нервы. Мама! Налейте нам по чашечке и посидите с нами, послушайте наш деликатный разговор о жестокостях пустыни.

Миссис Гордон разлила кофе, но слушать о жестокостях пустыни не захотела и, улыбнувшись генералу, который явно был ей симпатичен, вышла из комнаты, не расположенная прощать сыну его безрассудную вспышку.

— Жестокости пустыни! — повторил генерал с некоторой грустью и слабо улыбнулся своим воспоминаниям. — Надеюсь, Гордон, вы не затаили злобы против меня за то, что я разлучил вас с вашей пустыней?

— Я вам этого, может быть, никогда не прощу, генерал, но никакой злобы я не таю. Для меня это значило бы признать свое поражение.

— Тем лучше, если так. В конце концов это была лишь печальная необходимость. А теперь у меня к вам есть одно предложение, Гордон, и, признаюсь, после ваших слов мне значительно легче будет его высказать…

Гордон почувствовал важность этих нерешительно произнесенных слов. — Предложение? Ко мне? — переспросил он.

— Да! — Генерал сразу обрел твердость и деловитость политика. — Вы играли немалую роль в восстании племен, Гордон; почему бы вам не послужить миру, как вы служили войне?

— Ближе к делу! — сказал Гордон. — О чем речь?

— Я хочу, чтобы вы вместе со мною вернулись в Истабал.

Гордон встал.

— Только не спешите с вашими язвительными замечаниями, дайте мне кончить. Я вам предлагаю вместе со мной вернуться в Аравию, где я познакомлю вас с нашими новыми планами относительно племен, с тем компромиссом, который мы намерены им предложить. Я хочу, чтобы вы своим влиянием помогли нам осуществить его.

— Напрасные надежды, генерал. Я уже слыхал от Фримена, к чему сводится этот компромисс. Самолеты над Истабалом.

— Это временная мера. Я задумал полное изменение политики, Гордон, и сразу же по возвращении начну проводить это в жизнь. Никаких самолетов над Истабалом. Более того, если Хамид согласится на наш план, все бахразские военные силы будут выведены из пустыни — и авиация, и наземные войска — все; останется только несколько экспертов у Хамида в Истабале.

— Вы просто пугаете меня, генерал. Какой же дьявольский подвох кроется за всем этим?

— Вы никак не хотите поверить в нашу честность и наши добрые намерения.

— Отчего же, верю! Любая хитрость всегда основана на честности и добрых намерениях.

— Нет, нет. Никакой хитрости тут нет. Простое, уважительное предложение. Компромисс. Причем полностью в интересах племен. Убежден, что вы его одобрите и не откажетесь содействовать нам.

— Мне страшно, генерал. Выкладывайте уж поскорей.

Гордону нетрудно было представить себе, что может быть предложено племенам в качестве альтернативы бахразскому господству, но, выслушав генерала, он мысленно сказал себе: «Если Фримен — аморальный подлец, то этот старик вполне искренен в своих поисках выхода. Однако из них двух он опаснее, именно потому, что он не лицемер».