Видя такой поворот дела, арестованные заговорщики бросились обличать Фения. Особенно был щедр на обвинения всадник Церварий Прокул. Из показаний стало совершенно ясно, что префект – одна из центральных фигур заговора.

– Заковать мерзавца в цепи! – распорядился Нерон.

Тотчас к Фению кинулся телохранитель Кассий. Отличавшийся необычайной силой, он неотлучно находился рядом с императором.

После задержания префекта показания посыпались со всех сторон, писцы едва успевали записывать их. В тюрьмах уже не хватало места для арестованных.

Только теперь Нерон смог полностью составить себе представление об истинном размахе заговора. О каком милосердии с его стороны могла идти речь, когда люди, с которыми он дружил, которым доверял и оказывал в затруднениях помощь, без жалости и зазрения совести готовили ему смерть? Теперь аресты и казни не прекращались даже ночью. Нерон действовал так, как на его месте поступил бы любой человек, наделенный властью, ведь еще никто на земле не лишал царей и императоров права защищать свою жизнь и карать террористов.

Вскоре под стражей оказался и Субрий Флав. Но в отличие от своего командира он держался мужественно и дерзко.

– Ты признаешь свое участие в преступном сговоре? – спросил его Нерон.

– Нет, – не моргнув глазом, ответил трибун. – Как человек военный, я не стал бы связываться с людьми изнеженного образа жизни, которые и боевого оружия в руках никогда не держали. Не таков мой нрав, чтобы подчиняться трусливому лицедею и развратнику Пизону.

Последовала очная ставка с Фением Руфом и Церварием Прокулом, которые постарались полностью изобличить Флава.

– Твоя взяла, – признался он наконец Нерону, – я был заодно с заговорщиками.

– Почему ты нарушил данную мне присягу в верности? Что тебя заставило забыть о своем воинском долге?

– Я возненавидел тебя. Я сохранял тебе преданность до тех пор, пока ты был достоин восхищения. Но я воспылал к тебе ненавистью после того, как ты стал убийцей матери и жены, возничим, комедиантом и поджигателем.

Еще никогда за всю свою жизнь не слышал Нерон таких резких слов в свой адрес. Привыкший лишь к славословиям и благодарственным речам, он был потрясен откровением трибуна. Только мать да Бурр позволяли себе время от времени говорить ему правду. Но они оба уже давно были в могиле.

– Казнить! – рявкнул разгневанный принцепс. Тут же неподалеку на поле вырыли яму и подвели к ней Флава. Взглянув на место своего последнего пристанища, он пренебрежительно бросил:

– Экая теснотища!

И обращаясь к воинам, оцепившим место казни, произнес с упреком:

– Даже могилу не могли вырыть, как следует, по уставу.

Но тут вмешался трибун Вейаний Нигер, которому было поручено совершить казнь:

– Не хорохорься, Флав, а смелей подставляй под меч голову.

– Лишь бы ты столь же смело ее поразил, – парировал неустрашимый Флав.

Только со второго удара дрогнувший палач отсек ему голову.

Не менее дерзновенно вел себя на допросе центурион преторианцев Сульпиций Аспер. Спрошенный Нероном, почему он покусился на его жизнь, он кратко ответил:

– Это был единственный способ помочь тебе в твоих гнусностях.

Затем последовало императорское повеление умереть Аннею Лукану. Вскрыв себе вены, истекающий кровью поэт фиксировал в сознании свои ощущения, сравнивая их с теми, которые он приписал воину, умирающему такой же смертью, в поэме «Фарсалия». Самомнение не покинуло Лукана даже в последние минуты. Он умер, декламируя свои стихи из «Фарсалии». О его матери Ацилии, которую он трусливо оговорил, забыли, а она сама постаралась, чтобы о ней никто не вспоминал.

В те дни руки у Нерона онемели от поцелуев всех тех, кто хотел воздать ему благодарность и поздравить с избавлением от смертельной опасности. «Если в городе не было конца похоронам, – свидетельствует Тацит, – то не было его и жертвоприношениям на Капитолии: и тот, у кого погиб сын или брат, и тот, у кого – родственник или друг, возносили благодарность богам, украшали лавровыми ветвями свои дома, припадали к коленям Нерона, осыпали поцелуями его руки».

Антонию Наталу, Церварию Прокулу, Гавию Сильвану, Стацию Проксуму и другим, раскаявшимся в преступном умысле и особенно ревностно разоблачавшим своих товарищей, Нерон даровал прощение. Многим была определена ссылка, многим – изгнание с конфискацией имущества. Ссыльных набралось так много, что они образовали целое поселение на островах Эгейского моря.

Преторианцев, не поддержавших заговорщиков, Нерон щедро наградил, раздав им по две тысячи сестерциев на человека. Сверх того, он освободил их от оплаты хлеба. Тигеллину, который более других усердствовал в расследованиях и вынесении смертных приговоров, были пожалованы знаки отличия: сооружена триумфальная статуя на Форуме и поставлено изваяние в Палатинском дворце.

В сенате принцепс выступил с пространной речью, в которой изложил результаты расследования. Кроме того, был обнародован указ и к нему приложены отдельной книгой показания и признания осужденных.