– Он согласится помочь мне?

– Как главный благотворитель его института, – ответил Ленц, – уверяю вас, что он постарается. – Ленц плеснул себе еще немного спиртного, видимо, чтобы взбодриться. – Но мы с вами все время танцуем вокруг одной проблемы, не так ли? Вы до сих пор не объяснили, каким образом оказались вовлеченным в эти дела.

– Вы знаете человека, стоящего рядом с вашим отцом?

– Нет, – ответил Ленц и, прищурившись, снова вгляделся в снимок. – Он немного похож… но это тоже невозможно.

– Возможно. Рядом с вашим отцом сфотографирован мой отец. – Голос Бена звучал совершенно бесстрастно.

– Но это же бессмыслица, – возразил Ленц. – Вашего отца знают все в моем мире. Он великий филантроп. Воплощение добра. И вдобавок ко всему – уцелевшая жертва холокоста. Да, этот человек имеет сходство с вами… даже очень похож на вас. Но повторяю: это бессмыслица.

Бен горько рассмеялся.

– Мне очень жаль. Но события и явления утратили для меня смысл в тот момент, когда мой старый приятель по колледжу попытался убить меня на Банхофштрассе.

Взгляд Ленца погрустнел.

– Расскажите, как к вам попала эта фотография.

Бен рассказал Ленцу о событиях последних нескольких дней, стараясь по мере сил сохранять бесстрастность.

– В таком случае вам тоже известно, что такое опасность, – торжественно произнес Ленц. – Существуют нити, невидимые нити, которые связывают эту фотографию со всеми этими смертями.

Бен почувствовал, что его охватывает отчаяние: он изо всех сил старался сложить всю информацию, в том числе и ту, которую дал ему Ленц, в единую картину, которая имела бы хоть какой-то смысл, но вместо того, чтобы проясниться, все становилось еще запутаннее, еще невероятнее.

Бен сначала уловил запах духов Ильзе и лишь потом услышал шаги.

– Этот молодой человек приносит с собой опасность, – сказала она мужу, и голос ее был при этом скрипучим, как шелест наждачной бумаги. Она повернулась к Бену: – Извините меня, но я не могу больше молчать. Вы привели к этому дому смерть. Моему мужу уже много лет грозит постоянная опасность со стороны экстремистов из-за того, что он постоянно ведет борьбу за справедливость. Я сочувствую вам – вы перенесли много бед. Но вы очень легкомысленны; вы, американцы, все такие. Вы пришли сюда, чтобы под вымышленным предлогом встретиться с моим мужем ради своей собственной, частной вендетты.

– Ильзе, прошу тебя… – попытался перебить ее Ленц.

– И теперь вместе с вами как незваный гость сюда явилась смерть. Я была бы благодарна вам, если бы вы покинули мой дом. Мой муж уже много поработал ради своего дела. Разве он обязан жертвовать еще и своей жизнью?

– Ильзе очень расстроена, – извиняющимся тоном пояснил Ленц. – К некоторым сторонам моей жизни она так и не смогла привыкнуть.

– Нет, – сказал Бен. – Она, вероятно, права. Я уже навлек беду на слишком многих людей. – Его голос звучал сухо, невыразительно.

Лицо Ильзе представляло собой неподвижную маску, черты сковал страх.

– Gute Nacht [58] , – тихо, но с непререкаемой твердостью сказала она.

– Если вы захотите, я буду рад помочь вам, – негромко, несколько растерянно, но настойчиво говорил Ленц, провожая Бена в вестибюль. – Сделаю все, что в моих силах. Потяну за доступные мне ниточки, помогу установить контакты. Но в одном Ильзе все же права. Вы совершенно не знаете, против чего выступили. Я посоветовал бы вам, мой друг, быть как можно осторожнее.

Бену показалось, что в чертах лица Ленца, терзавшегося мучительными сомнениями и тревогой, он видит нечто знакомое, и после недолгого размышления он понял, что это было: подобное выражение он видел у Питера. И тот, и этот, как ему показалось, пытались не дать страсти к справедливости полностью завладеть всем своим существом, и все равно ее нельзя было спутать ни с чем другим.

Бен вышел из дома Ленца, ощущая ужасную растерянность. Одна только мысль непрерывно билась в его мозгу: почему он не может просто признать, что он бессилен, безнадежно не подготовлен к разрешению загадки, разгадывая которую его брат лишился жизни? И даже те факты, которыми он располагает, уже успели истерзать в кровь его душу, словно острые осколки стекла под босыми ступнями. Макс Хартман, филантроп, уцелевшая жертва холокоста, гуманист – неужели он на самом деле был таким же, как Герхард Ленц, его соратником по варварству? Самая мысль об этом вызывала отвращение. Мог ли Макс быть замешан в убийстве Питера? Не был ли этот человек виновником смерти своего родного сына?

Не потому ли он внезапно исчез? Чтобы избегнуть разоблачения? И что же делать с соучастием ЦРУ? Черт возьми, каким еще образом оберштурмфюрер гитлеровской СС мог въехать и обосноваться в Штатах, если не с помощью американского правительства? Не стояли ли за всеми этими ужасающими событиями союзники отца, его старинные друзья? Был ли хоть какой-то шанс считать, что они делали все это ради защиты отца – спасти его, а вместе с ним и самих себя, – не поставив старика в известность?

«Ты говоришь о вещах, которые не в состоянии понять», – сказал его отец, обращаясь то ли к сыну, то ли куда-то в пространство.