– Но ведь жизнеспособного, – проговорила Филис, обеспокоенная интонацией, с которой были произнесены последние слова Болдвином.

– Да. – Банкир смотрел на Тривейна. – А испугали нас внезапная решительность, необъяснимое желание действовать, необъяснимые намерения, которые вы столь резко продемонстрировали... Если вы вспомните все хорошенько, господин президент, то поймете меня.

– Вопрос задал не я, Фрэнк, а Фил.

– Да, конечно... Трудный сегодня день... Никогда больше не сможем мы с Билли встретиться вновь, чтобы поспорить, что-то обсудить... Никто уже не выиграет спора... Он часто говорил мне, Эндрю, что вы мыслите так же, как я. – Бокал в руке Болдвина был уже почти пуст. Старик невидяще смотрел на него; он снова обратился к Тривейну по имени и чувствовал некоторую неловкость.

– Для меня это лучшая похвала, Фрэнк.

– Так ли это, покажет время, господин президент.

– И все же я польщен.

– Но вы-то меня понимаете?

– В каком смысле?

– Наше беспокойство. Как сказал Билли, то, что происходило с Бобби Кеннеди, просто лагерь скаутов, если сравнить с вашей ситуацией. Это его точные слова.

– Что ж, меня они не пугают, – усмехнулся Тривейн. – Вас это обидело?

– Мы просто не могли понять...

– Да все же ясно: образовался политический вакуум... – Но вы не политик...

– Однако достаточно, повидал их на своем веку. А вакуум должен быстро чем-то заполниться, вот это я знал четко. Либо я заполню его, либо кто-то другой. Оглядевшись, я понял, что лучше подхожу для этой ситуации. Если бы появился хоть кто-то еще – со своей программой, своими суждениями, я бы отступил.

– А кто-нибудь еще имел шансы, господин президент?

– Я так никого и не дождался.

– По-моему, – решила вступиться за мужа Филис, – он был бы рад выйти сухим из воды. Как вы верно заметили, он все же не политик.

– А вот тут вы не правы, моя дорогая. Он – новый политик во всей своей первозданной чистоте. Самое замечательное – это то, что сейчас его время! Целиком и полностью. Это удивительная реформация, куда более глубокая, чем можно было бы ожидать от любой революции, кем бы она ни осуществилась. И он понял, что политическая работа ему по силам. Вот чего никак не могли уразуметь мы с Билли: как он сумел осознать это?

На какое-то время в комнате воцарилось молчание. Филис знала, что на последний вопрос ответить может только Энди, но, взглянув на него, увидела, что отвечать он не собирается. Его мысли были устремлены куда-то еще, его занимало сейчас что-то иное, а вовсе не желание объясняться, пусть даже со своим старым Другом, столько для него сделавшим. Для него. Но не Для нее.

– Господин президент.

В комнату вошел Сэм Викарсон. Голос его звучал подчеркнуто спокойно, настолько спокойно, что было совершенно ясно: что-то требует немедленного и настоятельного внимания президента.

– Слушаю, Сэм.

– Поступило подтверждение о переменах в средствах массовой информации. Из Чикаго. Я подумал, что вы Должны знать об этом.

– Вы могли бы получить информацию о новом руководстве? – Слова Тривейна были четки и быстры, в них звучала некоторая жесткость.

– Этим я и занимаюсь, сэр.

– Надеюсь на вас. Извините меня, Фрэнк. – Тривейн встал и направился к выходу. – Я еще не научил Сэма процедуре затягивания предоставления важной информации.

– Могу я предложить вам еще виски? – спросил Викарсон у Болдвина.

– Спасибо, молодой человек. Если только в компании с миссис Тривейн.

– Пожалуйста, Сэм. – Филис протянула Викарсону пустой бокал. Ей очень хотелось попросить не вина, «как обычно», а того же виски, но она не решилась. Был полдень, и, несмотря на то, что прошло много лет, она знала, что не должна пить виски в полдень. Она наблюдала за мужем, когда он слушал Сэма Викарсона: подбородок его напрягся, в глазах светилась решимость, он как-то весь подобрался.

Людям со стороны это трудно заметить, трудно понять, что бывают моменты: в жизни каждого крупного руководителя, когда от него требуются энергия и собранность, моменты страха – непрерывные, бесконечные. Для других они скрыты под небрежной легкостью и уверенностью политика.

С естественностью человека, всю жизнь занимающегося решением сложных проблем, ее муж превратился в такого политика. И в конце концов нашел себе занятие, в котором никогда не будет передышек. Иногда Филис казалось, что он медленно убивает себя.

– В данный момент мое настроение определяется потерей друга, моя дорогая, – заметил Болдвин, пристально всматриваясь в лицо Филис. – Но, глядя на вас, я испытываю что-то вроде стыда...

– Извините меня. – Филис заставила себя отвлечься от невеселых мыслей и повернулась к банкиру. – Я не совсем уверена, что правильно вас поняла.

– Я хочу сказать, что потерял друга. Но это, может быть, и естественно, учитывая его долгую жизнь. В какой-то мере вы тоже потеряли своего мужа, хотя вам еще далеко до конца. Думаю, ваша жертва куда серьезнее, чем моя.