Неожиданно Сольцева замолчала, села за стол и по привычке придвинула к себе забытый микроскоп.

— А что теперь делает ваша экспедиция? — поинтересовалась Павла.

— Играет в домино.

— То есть?

— В прямом смысле играет в своем поселке. Я не преувеличиваю.

И она опять встала, подошла к филенчатой двери, слегка привалилась к ней.

— План березовского участка составляет львиную долю всего плана экспедиции. Ну, что же им, скажите на милость, делать, как не забивать «козла»? Приедет кто-нибудь, посмотрит и уедет. Живут прошлой славой Березовки. Живут припеваючи, в квартирах со всеми удобствами, с газом. У нас каждый работяга на учете, а там у них на базе пруд пруди скучающими инженерами. Я таких геологов не понимаю и не признаю. Выдумывают всякие бумажки, делают вид, что по горло заняты, но мы-то видим, чем они занимаются.

— Странно, — сказала Павла. — Не понимаю, куда же смотрит геологическое управление?

— В сторону газового вала. Газ — их премьера. А медь, что ж, медь открыта, еще до организации управления.

— Вы думаете, что товарищи из управления равнодушны к Березовке? Я сомневаюсь.

— Ах, Павла Прокофьевна, Павла Прокофьевна, вы плохо знаете геологов. Они же артисты.

— То есть?

— Уж очень к славе чувствительны.

— Согласитесь, что славу любят все.

— Геологи больше всех. Может, потому, что скитаются в глуши, где нет иных житейских благ и радостей, кроме редких встреч со славой. Она же, как известно, не в меру капризная особа. Вот тут и завязывается игра самолюбий. Я это испытала на себе, когда оказалась в числе лауреатов.

— Кстати, вы знакомы с Леонтием Ивановичем Каменицким?

— Мимолетно.

— Почему мимолетно, если вам вместе с ним присудили премию?

— Каменицкий еще до войны начинал разведку около Березовки, но не успел добраться до руды. А мы узнали об этом лишь тогда, когда врезались в медный колчедан. Старик, конечно, не виноват. Виновата наша разобщенность. В работе геологов должна быть преемственность, а у нас этот принцип нарушается.

— Как вы считаете, верно ли поступили, что и Каменицкого причислили к вашей группе первооткрывателей?

— Да, верно. Хотя завистников у него было много. Он здесь бурил самым первым, а кое-кто из нас возомнил себя Колумбом южноуральской меди. Геолог должен знать и уважать своих предшественников.

— И последний вопрос, Настасья Дмитриевна. Как вы относитесь к новому главному геологу управления, Каменицкому-младшему?

— Я его совсем не знаю. Заезжал как-то раз. Слыхала, что работал на Таймыре, на Кубе. Все странствовал. А я, как ни парадоксально, люблю геологов оседлых: открыл богатое месторождение — посвяти ему жизнь.

Павлу задели такие рассуждения, но она смолчала, придерживаясь золотого правила: никогда не спорь с тем, у кого берешь интервью, иначе не узнаешь ничего дельного.

Они проговорили больше двух часов, и Павла неохотно поднялась.

Вышли на крылечко. Уже разведрилось. Летний день обещал быть жарким. Небо сделалось высоким, чистым, как всегда после ночного благодатного дождя. Павла неторопливо огляделась, чтобы запомнить эту саманную Березовку. Хозяйка тут же перехватила ее взгляд.

— Вот здесь и прошел мой бабий век. И время ураганных проб миновало. А теперь под старость лет приходится сидеть за микроскопом. Ученого из меня все равно не выйдет. Моя стихия — шагать от буровой до буровой.

Когда «газик» тронулся, Павла поспешно обернулась. Настасья Дмитриевна стояла на крылечке, опустив руки. Павла помахала на прощание, и та лишь кивнула головой в ответ.

В Березовске, в городской гостинице, Павла тщательно записала беседу с Сольцевой.

На другой день она возвращалась в область. Дорога прихотливо вилась у подножия гор, то и дело обегая сторожевые лобастые шиханы. Слева остро поблескивал древний Яик, будто металлическая оправа Главного Уральского хребта. И горы, и степь за рекой отливали яркими тонами августа. Что значит один суточный дождь на исходе лета! Земля повеселела, принарядилась. А где-то впереди еще бабье лето — вторая молодость земли.

Павла всю дорогу думала о Сольцевой. Есть женщины в русских селеньях... Да, есть, есть некрасовские женщины, без которых невозможно себе представить самую глубь России. Могла бы ведь теперь Настасья Сольцева переехать в город, чтобы быть на виду у всех, — женщинам всегда хочется и себя показать, и людей посмотреть. Но жгучая страсть геолога сильнее всех желаний и страстей. Прочно обосновалась в маленьком сельце, даже в Березовск, до которого рукой подать, отказалась перебраться. Что это — некое чудачество? Или постоянство, без которого вообще ничего в жизни не добьешься? Именно с постоянства все и начинается: крупные находки, слава, мудрое отношение к уходящему времени.

Павла, кажется, завидовала Настасье Дмитриевне: нет, не ее успехам, а энергии. «Такую бы жену-то Георгию Леонтьевичу», — подумала она точно со стороны. И сейчас же вспомнила, как Сольцева небрежно отозвалась о нем, не зная его абсолютно. Нет, пожалуй бы, у них ничего не вышло. Два волевых начала, как правило, не уживаются: кто-то непременно должен чем-то поступиться...

Павла окончательно сбилась на свое личное. Как там Георгий? Давно не виделись, не говорили по душам. Ей звонить неудобно, сам он не позвонит. Да, Настасья Дмитриевна, хорошо, что вы не встретились с таким человеком, как Георгий Каменицкий. Вам было бы труднее. Что ни говори о женском счастье, но без него и таланты вянут, и воля никнет, и дело плохо спорится. Зато любимая и любящая женщина способна являть чудо.