Великанов поблагодарил, зная, что командарм обязательно выполнит обещание. Но пока там, на Салмыше, произойдет смена частей, пока этот славный Орский полк появится в городе, мало ли что может случиться.

Тринадцатого мая положение резко ухудшилось. Казаки штурмом взяли опорные пункты красных: на юге — Меновой двор, на востоке — станицу Нежинскую, на севере — хутор Белов. «Три кита», на которых держался город. 217-й, 210-й, 216-й полки спешно окапывались вдоль городской черты.

Полевые орудия стояли теперь на бывшей Атаманской площади, откуда можно было поддерживать огнем любой полк. Фейерверкер Логвиненко разворачивал свою батарею то на восток, то на север, то на юг — каждый раз в ту сторону, где конница наседала на окопы последнего оборонительного пояса.

Никто не мог знать, что адмирал Колчак приказал Дутову «окружить и уничтожить большевистское войско, сбившееся в районе Оренбурга», но и в губкоме партии, и в штабе обороны отдавали себе отчет, какая смертельная опасность нависла над городом.

Сегодня, после очередного военного совета, Акулов сказал Великанову:

— Всех мужчин, кто способен носить оружие, — на передовые позиции. Кроме того, в ваше распоряжение, Михаил Дмитриевич, поступают сводный отряд милиции и латышские стрелки.

— А как же моя дружина? — спросила Вера.

Акулов и Великанов переглянулись.

— Не хотелось бы женщин посылать под огонь, — глухо заметил Иван Алексеевич.

— Мы все равно под огнем, штаб обстреливается.

— Пойдет и твоя дружина, Вера Тимофеевна, — согласился наконец председатель губкома.

— Пусть, мужчинам будет стыдно, — горько усмехнулся Великанов.

Вера поняла, что Михаил Дмитриевич имел в виду командира 217-го полка, допустившего грубую ошибку: отходя ночью с левого берега Урала, тот приказал сжечь за собой деревянный настил железнодорожного моста, чтобы казаки не могли ворваться в город на плечах отступавших. «Сами сожгли, сами восстанавливайте, — строго сказал начальник обороны по телефону. — Казаков можно было отбросить пулеметами, а как вы завтра наступать думаете?» Этот случай расстроил Великанова, который возлагал на 217-й большие надежды, хотя именно там был недавно арестован. (С легкой руки какого-то злослова полк прозвали его «подшефным».)

Около, штаба грохнули сразу два снаряда. Иван Алексеевич поднял голову: нет, никто не вздрогнул, в том числе и Вера. Он улыбнулся ей одними глазами, всегда задумчивыми и грустными, но сегодня, точно наперекор всему, дерзко повеселевшими.

— Итак, мы условились, — твердо заговорил Акулов, повернувшись к карте. — Вы, Михаил Дмитриевич, возглавите контрудар в Зауральной роще, я завтра побываю в крестьянском двести шестнадцатом. Александр Алексеевич будет неотлучно находиться в двести десятом, в районе вот этого «божьего знака».

Коростелев посмотрел на карту, где синим карандашом был отмечен одинокий крест в память о чьей-то трагической судьбе, возможно, какого-нибудь путника, замерзшего в метель рядом с городом.

«Дошла очередь и до наших окопов, которые мы отрывали на пасху», — с тревогой подумала Вера.

Акулов измерил на глаз расстояние от восточной окраины города до придорожного креста в степи.

— Нелегкий выпал тебе «крест», Александр. Столь близко к форштадту твой тезка Дутов еще не вырывался...

— Выдюжим, Иван Алексеевич.

— Но учти, открытая. степь — родная стихия конницы. Сильный рывок — и они в городе.

— Ладно, не стращай, Иван Алексеевич, вынесем и этот «крест» на оренбургскую «голгофу»!..

Наигранно пошучивая друг над другом, чтобы только ободрить Великанова, они отправились на заседание губкома.

Оставшись наедине с Верой, Михаил Дмитриевич осторожно упрекнул ее.

— Напрасно вы настояли на своем.

— Неужели мне сидеть за «ремингтоном», когда в городе грохочут пушки?

— Разделите дружину на две группы: одна пойдет с двести семнадцатым полком, другая — вместе с двести восемнадцатым, — говорил он, привычно акая по-рязански.

— А где вы будете?

— В двести восемнадцатом.

— Возьмите мою группу с собой, Михаил Дмитриевич.

— Завтра в четыре ноль-ноль переправимся на лодках.

— Спасибо.

— Это я должен говорить вам спасибо, Вера Тимофеевна. Предупредите своих дружинниц, чтобы захватили как можно больше перевязочных материалов.

— У нас есть все — и оружие, и бинты.

— Славно.

— До завтра, Михаил Дмитриевич.

И они поклонились друг другу, как обычно, торопливо.

Великанов хотел было сказать ей, что он, фронтовик, не раз восхищался завидной выдержкой сестер милосердия — там, в гиблых Мазурских болотах, однако самоотрешенность женщин русской революции ни с чем не сравнима. Он многое мог бы сказать Вере, вступившей недавно в поединок с Казанцевым, да уж лучше после как-нибудь.

И Вера сейчас едва не сказала ему, чтобы он берег себя, не выказывал без крайней нужды свою храбрость. Она тоже могла бы сказать многое Михаилу Дмитриевичу, но не решилась, — к чему эти женские увещевания, когда человек на фронте подвластен только воинскому долгу. Так вот и уносят с собой невысказанное люди, готовясь к последнему, решительному бою.